Книга Пепельное небо, страница 37 – Джулиана Бэгготт

— Я и не надеюсь сильно, — говорит Партридж, зная, что это ложь. Он хочет найти если не саму мать, то хоть что-то, что потом могло бы привести к ней. В противном случае ему просто будет некуда дальше идти. Придется смириться с тем, что он исчез без какой бы то ни было причины и без возможности вернуться назад. Брэдвел предложил ему вернуться в Купол, к папочке. Но ведь это невозможно. Сможет ли он вернуться на лекции по мировой истории к Глассингсу? Сможет ли он встречаться с Лидой, наблюдая за лазером Эрвина на траве? Зная, что его запрут и будут улучшать, превратив в подушку для булавок. Зная, что его прослушивают. Что могут вживить «тикалку» в голову.

К выходу ведет старая ржавая лестница, но Партридж подпрыгивает, минуя ее, хватается за цементные выступы сверху и подтягивает наверх — так же, как он сделал когда-то, чтобы войти в туннель, ведущий к системе фильтрации воздуха. Казалось, это было сто лет назад.

Наверху раньше, видимо, стояли дома, но они рухнули и превратились теперь в щебень, в труху. Светофор лежит на земле, как упавшее дерево, в которое ударила молния. Рядом валяются останки двух автомобилей, искореженные до неузнаваемости. На углу Партридж видит шпиль церкви, о которой говорил Брэдвел. Купол разрушился, и шпиль упал внутрь церкви. Часть его торчит наружу. Он наклонен в одну сторону, но не указывает в небеса, как Купол.

— Вот мы и на месте, — сухо говорит Брэдвел. — Ломбард-стрит.

Партридж почти уверен, что слышит счастливые нотки в его голосе. Или, по крайней мере, самодовольные.

Ветер бросает пепел в лицо, но Партридж не закрывается от него. Он проходит по улице несколько шагов, чувствуя себя растерянно. Осматривает обломки. Что он ожидал найти? Остатки прошлого? Какие-то вещи, сохранившиеся с тех времен? Мать, сидящую в шезлонге и читающую книгу в ожидании, что он принесет ей свежий лимонад?

Прессия касается его руки:

— Мне очень жаль.

Он смотрит на нее:

— Мне нужно на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — говорит он. И повторяет, словно на автопилоте: — Десять дробь пятьдесят четыре.

— Ты что, шутишь? — смеется Брэдвел. — Не существует Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, потому что вообще нет никакой Ломбард-стрит. Ты разве не видишь, что ее нет!

— Мне нужно на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — снова повторят Партридж. — Ты не понимаешь!

— Я понимаю, — возражает Брэдвел. — Ты пришел сюда, в это разрушенное место, чтобы слиться со всеми этими деформированными несчастными. Почему ты считаешь, что, пострадав каких-нибудь пятнадцать минут, ты сможешь вот так просто найти свою мать?

Партридж не отводит глаза, но дышать ему становится тяжелее.

— Я собираюсь найти Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре. Это то, зачем я здесь.

Он идет дальше по темной улице.

Прессия еле слышно произносит:

— Брэдвел…

— Слышишь? — спрашивает Брэдвел. Песни Веселья по-прежнему разносятся повсюду. Партридж не может понять, близко или далеко они от солдат. Их голоса, кажется, отдаются эхом по всему городу.

— У тебя не так много времени! — добавляет Брэдвел.

Должно быть, уже близится рассвет. Прессия догоняет Партриджа.

Он останавливается. Он нашел дом, который уже невозможно узнать. К старым окнам привязан брезент. Пение еле слышно.

— Нам надо спешить, — говорит Прессия Партриджу.

— Там кто-то есть, — произносит он в ответ.

— Я серьезно, — повторяет Прессия. — У нас мало времени!

Партридж скидывает рюкзак с плеч, расстегивает его и вытаскивает оттуда пластиковый пакет с фотографией внутри.

— Что это? — спрашивает Прессия.

— Фотография моей матери, — говорит он. — Я собираюсь узнать, помнит ли ее тот человек.

Он подходит к двери, которая уже не похожа на дверь, лишь несколько кусков фанеры, прислоненных с внутренней стороны.

— Не надо, — предостерегает его Прессия. — Никогда не знаешь, с кем тебе придется столкнуться!

— Я должен, — говорит Партридж.

— Тогда закрой лицо, — просит Прессия.

Он оборачивает шарф вокруг лица и накидывает капюшон, спрятав все, кроме глаз. Пение слышно уже громче, кто-то фальшивит высоким голосом. Это больше похоже на вой, чем на пение. Партридж толкает фанеру, которая заменяет дверь у дома.

Пение прекращается. Раздается грохот, словно гремят сковородки. Затем снова воцаряется тишина.

— Здравствуйте! — кричит Партридж. — Извините, что беспокою вас, но у меня есть к вам вопрос!

Тишина.

— Я надеялся, что вы сможете помочь мне.

— Оставь, — зовет его Прессия, — пойдем.

— Нет, — шепчет Партридж, и звуки пения приближаются, — оставьте меня, если хотите. Это мой единственный шанс.

— Ладно, — говорит Прессия, — поспеши.

— Я кое-кого ищу! — кричит Партридж, вновь обращаясь к обитателю дома. Наступает тишина. Чистый бросает взгляд на Брэдвела, который щелкает пальцами, как бы показывая, что им нужно поторопиться. Партридж предпринимает еще одну попытку.

— Мне очень нужна ваша помощь! — говорит он. — Это важно. Я ищу свою мать.

Внутри дома опять что-то гремит, а затем старческий женский голос со скрипом отзывается:

— Назови свое имя!

— Партридж, — отвечает парень, наклоняясь к брезентовым окнам, — Партридж Уиллакс.

— Уиллакс? — повторяет старуха. Кажется, его имя всегда будет вызывать такую реакцию у людей.

— Мы жили на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — говорит он быстро, — у меня есть фотография.

Из-за брезента появляется когтистая рука, вся покрытая ржавым железом.

Партридж боится отдавать фотографию, ведь это все, что у него осталось в память о матери. Но он решается.

Пальцы хватают снимок, и рука исчезает за фанерой.

Рассветает. Солнце озаряет горизонт.

Тогда брезент медленно приподнимается, открывая лицо старухи, бледное и покрытое кусочками стекла. Не говоря ни слова, она протягивает Партриджу фотографию, глядя на него очень странным взглядом. Ее лицо кажется сильно напуганным.

— Вы ее знаете? — с надеждой спрашивает Партридж.

Старуха оглядывает улицу. Она видит Брэдвела, стоящего в тени, и отступает назад, немного опустив брезент. Глаза ее останавливаются на Партридже.

— Покажи мне свое лицо, — говорит она.

Партридж оглядывается на Прессию. Она качает головой.

— Я скажу тебе кое-что, — продолжает старуха, — но сначала я должна увидеть твое лицо.

— Зачем? — спрашивает Прессия, подходя ближе. — Просто скажите ему! Это очень важно для него!