
Онлайн книга «Смерть докторши»
— Послушайте, тут речь не о свободе слова, а об убийстве. — Я понимаю. И выясню этот вопрос с моим адвокатом. Эди вернулся с тарелкой мидий и незамедлительно на них набросился. Зачавкал, зачмокал, засмаковал. — Этакий удар прямо в сердце, — сказал он, — через ребра и все остальное, требует недюжинной силы. Значит, убийца — мужчина. Притом чертовски обозленный. — Вполне с тобой согласен. — А кто может так обозлиться? Только мужчина, обманутый в любви. Эди положил пустую ракушку на тарелку и немедля схватил следующую. — Вдобавок женщина совершенно не сопротивлялась. Но почему женщина не сопротивляется и даже не пытается отвернуться от занесенного ножа, а просто замирает перед своим убийцей? — Эди взял газету и прочитал вслух: — «Докторша, видимо, приняла удар в сердце как освобождение, как искупление вины. Что это была за вина?» — Чепуха. Откуда они это взяли? Может, все случилось слишком быстро для нее и она просто не успела среагировать. — Впрочем, ее могли убить и наркоманы. Так или иначе, история дикая. — Это верно. — Хункелер расплатился за кофе. Он еще раз поднялся к себе в квартиру, достал из ведра письмо с угрозами и конверт, сунул в карман. Потом поехал в купальню и полчасика полежал в воде, легонько выгребая против ленивого течения. В полдень комиссар позвонил в дверь Ханса Грабера — на Фациоштрассе в районе Санкт-Йоханн. Через дорогу — потемневший брандмауэр, слева облупленные здания заброшенной фабрики. Три палисадника с засохшими кустами, велосипед со спущенными шинами. На пороге его ждал крепкий пожилой мужчина, лысоватый, с седой бородой. Лицо энергичное, добродушное. Босой, в одних брюках. Обнаженный торс являл глазу отличную мускулатуру. — Что вам угодно? — с подозрением спросил он. Хункелер представился. — Зачем я понадобился полиции? Когда наконец в этом фашистском государстве мне дадут спокойно работать? — Я был поклонником вашего творчества, господин Грабер, — сказал Хункелер. — Тридцать с лишним лет назад. В ту пору я часто ходил в бар «Рио» и издали восхищался вами. — Вот как? Старый товарищ? — Не совсем. Товарищем я, по правде говоря, никогда не был. — Мягкотелый попутчик, да? Ладно, заходите. Хункелер прошел за художником в коридор, где на стене висела фотография итальянского социалиста Грамши, затем в просторную комнату. Два окна без занавесей смотрели на улицу. В углу высокий стояк с гимнастическими кольцами. Большой стол, на нем разрезанный вилок белокочанной капусты, склянки с разноцветной тушью, чертежные перья. Масса бумаги. Посреди этого тарарама крепко спала черно-белая кошка. Одна стена увешана небольшими рисунками, выполненными в необычайно тонкой технике. На полу детское креслице, а в нем спящий ребенок. — За внуком присматриваете? — спросил Хункелер. — Нет, это мой сынишка. Завтра ему стукнет год два месяца. — Поздравляю. Солидное достижение в ваши годы. — Я зачал его, чтобы фронт классовой борьбы не скудел бойцами. Его зовут Лев, в честь Троцкого. Грабер стоял посреди комнаты, усмехался, но пристально изучал своего гостя. — А мать? — Она специалистка по легастении, в школе работает. Есть государственная лицензия, все чисто. Теперь усмехнулся и Хункелер: — Ей тоже шестьдесят? — Нет, двадцать шесть. Хункелер подошел к стене с рисунками. Только присмотревшись, он понял, что там изображено. Капустные листья, отделенные от кочана, уменьшенные, скрупулезно прорисованные тоненьким перышком. — Гольбейн тоже так умел, — заметил он, — круглым счетом пятьсот лет назад. Штрих у него тоже был точный и поэтичный. — Верно, — отозвался Грабер. — Стало быть, вы обратились к мелкому формату. — Верно. Раньше я писал целое — капустный кочан как космос, в духовной, а равно и социальной трактовке. Шар как совершенная форма. Лист прилегает к листу — снаружи внутрь и изнутри наружу, как хотите. Идеально сконструированный организм. Сперва кочан маленький, и все листья маленькие. Но он растет, и все листья тоже растут. Листья не соперничают друг с другом, держатся заодно. Это квинтэссенция социализма. В конце концов перед нами шар, который куда толковее всех нас. Даже при минусовых температурах он не замерзает. Обеспечивает людей и животных превосходной пищей. Содержит невероятное количество витаминов. А вдобавок капуста — одно из лучших лекарственных растений наших широт. Чудесная штука! Очень даже стоит рассмотреть отдельные листья и зарисовать. — Ужасно мне нравятся ли рисунки, — скачал Хункелер. — Это всего-навсего фрагменты. Я уже не в состоянии изобразить космос как целое. Мир нынче атомизировался. Кстати, вам известно, откуда взялось слово «капуста»? Хункелер не знал. — От латинского caputia, то бишь «маленькая голова». Кошка на столе зевнула, вытянула передние лапы, выгнула спинку. Спрыгнула на пол и исчезла в коридоре. — Сесть можно? Художник жестом указал на табурет, Хункелер сел. — А кольца? Зачем они вам? Грабер подошел к стояку, взялся за кольца, подпрыгнул, завис в упоре, горизонтально вытянув ноги вперед, и оставался в таком положении не меньше минуты. Причем даже не дрогнул. — Браво! — воскликнул Хункелер. — Держу себя в форме. Кто знает, когда начнется дело. — Последний бой, да? Можно закурить? — Нет. Извините. Он кивнул на ребенка в креслице, который неожиданно заревел и засучил ногами. — Лев — герой, настоящая гордость рабочего класса. Грабер затрясся от смеха. Сел на стул возле стола. — На какие средства вы живете? — Вечерами подаю в пивном ресторане возле Северного вокзала. Деньги зарабатываю, а вдобавок это помогает сохранить классовое сознание. Туда заходят пролетарии и представители субпролетариата — алкаши. — Неточность. Я тоже там бываю время от времени. — Так я и говорю. Субпролетариат. Они с усмешкой посмотрели друг на друга. — Ваше искусство пользуется успехом? — Да что вы. В этом фашистском городе старых коммунистов вроде меня не жалуют. — Почему же вы не остались в Восточной Германии? — Потому что они там вконец разложились, во всей Европе не сыскать места хуже. Тошниловка. — Грабер вдруг загрустил, тряхнул головой. — Не падайте духом, товарищ, — сказал Хункелер. — Мы победим, потому что наша победа — историческая необходимость. |