Онлайн книга «Нежная душа урода»
|
«Расшифровка магнитофонной записи. Я, старший оперуполномоченный отдела уголовного розыска городского УВД майор милиции Якименко, в своем служебном кабинете провожу беседу с задержанным 27 августа сего года в районе городского кладбища номер два неизвестным гражданином. — Назовите, пожалуйста, вашу фамилию, имя и отчество. — Кольцов Виктор Васильевич. — Дата вашего рождения? — Седьмого марта 19… года. — Стало быть, вам — двадцать семь лет? — Стало быть… — Место вашего жительства? — Улица Водоемная, 17, квартира 8. — Прописаны там же? — Нет. — Где же? — В деревне Овсянке. — Родные есть? — Что? — Ну, мать, отец, братья, сестры… — А… Нет. Никого нет… — Чем занимаетесь? — В смысле? — В смысле — где и кем работаете? — Да кто же меня такого возьмет на работу… — Но ведь чем-то вы живете? — Живу… Кому дрова поколю, кому крышу подлатаю… Трубочистом до недавнего подрабатывал… — Из своей деревни давно уехали? — Давно. — И почему же? — Какая разница? Уехал — и все тут. Или нельзя? — Ну, хорошо… За что вас задержали — догадываетесь? — Небось сами скажете… — Небось скажу. Но может, лучше вам самому? — Чего — самому? — Рассказать. А еще лучше — написать явку с повинной. На суде это зачтется… — На каком суде? — На земном. Но возможно, что и на Божьем. — Я не понимаю… — Бросьте, Виктор Васильевич. Вы не в том положении, чтобы играть со мной в это самое «понимаю — не понимаю». Все, Виктор Васильевич, гораздо серьезнее… — Что? — Я говорю, что у нас есть весьма веские основания подозревать вас в совершении нескольких убийств. Шести — если быть точным. Плюс одного тяжкого телесного повреждения в форме неизгладимого обезображивания лица — кажется, именно так трактует закон эту самую буковку «м» на челе у потерпевшего. — Какую буковку? — Не желаете говорить? Ну что ж… В принципе, это и не обязательно. Можете и молчать. А мы тем временем начнем с процесса опознания. Знаете, что такое опознание? Это значит — приходят сюда, в этот самый кабинет, люди, которые видели, как вы убивали других людей, и указывают на вас пальцем: вот, дескать, это именно он убил моего любовника в ночном парке, и это именно он настиг меня посреди ночной улицы и выцарапал затем на моем челе дурацкую литеру «м»! Ну, а затем сюда же, в этот кабинет, приходят другие люди, которые видели, как вы душили ремнем бедного гражданина Кривобокова и — бельем — такую же бедную гражданку Щукину. Ну, и так далее: свои подвиги вы знаете не хуже моего. Вот тогда-то, Виктор Васильевич, вам будет по-настоящему плохо! Тогда вам не помогут никакие явки с повинной! Или, может, вы думаете, что мы случайно выследили и задержали вас на этом кладбище? А может, вы считаете, что те, кто видел, как вы совершаете убийства, вас не опознают? Ну так, простите, я должен избавить вас от таких иллюзий. Уж вас-то, простите, опознают! Может, вам нужно время, чтобы подумать? — Если бы они вдруг воскресли, я бы их убил опять! Всех! Сколько бы раз они воскресали, столько я их и убивал бы! — Стоп! С этого момента постарайтесь без эмоций и как можно подробней. И — еще раз предлагаю вам написать явку с повинной. — Для чего вам обо мне беспокоиться? С повинной, без повинной — какая вам разница? Ну — какая вам разница! Да, я их убил. Всех, которых вы назвали! Да, я тот самый карлик-маньяк, о котором кричит сейчас весь город — будь он проклят, этот город, и все, кто в нем живет! Что вам еще от меня надо? Вам надо поподробней? Могу и поподробней… Ну, чего вы молчите? — Поподробней — это мы потом. Подробные разговоры у нас с вами еще впереди. Сейчас я хотел бы знать вот что. Скажите, какое отношение имели все убитые вами люди к вам лично и к вашей любимой женщине — той, что похоронена на Втором городском кладбище? — Не ваше дело! Берите ручку и пишите: никакого отношения убитые мною люди не имели ни ко мне, ни к той, что похоронена на городском кладбище номер два! А убил я их всех оттого, что мне не нравились их рожи! Вас устраивает такое объяснение? — И рожа священника вам также не нравилась? — И его тоже! — Но тогда как же быть с рожей ночного любовника в городском парке? Ведь вы, простите, могли его видеть только со стороны либо сверху, не так ли? — Я устал и хочу в камеру! Отведите меня в камеру! Завтра! Допросите меня завтра! Я ничего не стану отрицать!» Пока мы совещались в Батином кабинете, кончился день и наступил вечер. Когда я и ребята вышли на улицу с намерением разойтись до утра по домам, к нам со всех кустов и щелей начали сбегаться репортеры и просто зеваки. — Скажите, — наперебой заголосила вся эта публика, — вы в самом деле поймали карлика-маньяка? А он уже сознался или упорствует? А какие методы вы намерены к нему применить, если он не захочет сознаваться? А каковы условия его содержания в камере? А кто его адвокат? А каковы мотивы его преступлений? А когда будет суд? Только с помощью экипажа пожарной машины нам удалось отбиться от корреспондентов и зевак и окольными путями, шарахаясь от каждого звука, пробираться к родимым жилищам. Разумеется, домой я вернулся уже за полночь. Моя Мулатка еще не спала; и, похоже, даже не ложилась. Она молча отперла дверь, молча накрыла на стол и так же молча уселась на диван. Какой уж тут ужин? — Понимаешь, малыш, — сказал я, садясь рядом с ней, — это — моя работа. — Я понимаю… — бесстрастно отозвалась моя Мулатка. — Мне кажется, что не понимаешь, — сказал я. — Хотя почему ты этого не понимаешь, для меня неясно. Там, на юге, мы с тобой о многом говорили… И о моей работе тоже. Помнится, ты смеялась и говорила, что все это для тебя необычно и романтично… помнишь? Что же происходит сейчас, малыш? — Я не представляла, что все это будет так… — Так — это как? — Ну, так… Дни и ночи сплошных ожиданий, четыре стены, одиночество… Скажи, так будет всегда? — Отчего же всегда, малыш? Бывают у меня и выходные, и праздники. Вот закончу с этим карликом… — Мне почему-то кажется, что этот карлик для тебя дороже, чем я… — Ты говоришь глупости, малыш. Карлик — это часть моей работы, и не более того. — Работа — это когда с восьми до четырех и с перерывом на обед. |