Книга Патология лжи, страница 54 – Джонатон Китс

– Это моя карьера. Мое самолюбие тут ни при чем. На кону моя карьера, Дмитрий. Моя гребаная карьера.

– Ну, необязательно всю жизнь делать одну карьеру. Меня вот учили на инженера.

– Снова угрожаем, а? Как мило. После того как я спасла твой гребаный журнал. Ты уже обсудил это с моими сотрудниками? С Мэдисон?

– Я тебе уже объяснял – нужно было срочно принимать решение по обложке, а тебя не было в офисе. Журнал не может дожидаться тебя вечно, Глория.

– У меня были семейные проблемы.

– Твои проблемы отнимают у меня слишком много времени.

– А потом я не нашла тебя в офисе. – Я закуриваю еще одну сигарету и швыряю горящую спичку в Дмитрия. – Спивви никогда не знает, где ты.

– Я не обязан перед тобой отчитываться, Глория. У меня есть важные дела.

– Например, трахнуть новую стажерку, прежде чем она пробудет здесь достаточно долго, чтобы появиться в заголовках газет. Спивви права, Хилари выглядит как моя более свежая версия. А я уже слишком стара для тебя, Дмитрий? В этом проблема? – Я кручу пуговицы на блузке, пытаюсь остановиться и не могу. – Теперь, когда ты поимел ее, мое тело тебе уже не нравится.

– Глория, прекрати. Ты пьяна.

– Охренительная дедукция, Шерлок. Я пьяна, и я еще только начала.

– Я не шучу. Твое поведение недопустимо.

– Потому что я рассказала людям, что ты лживый сталинский ублюдок или потому что все телеграфные агентства подхватили это? Я достойна цитирования, и ты это знаешь, Дмитрий.

– Ты отказываешься делиться честью успеха «Порфтолио». Остальных ты только ритикуешь.

– Заглавная статья была моей идеей. Я заказала ее.

– Я не самолюбив, Глория. Мэдисон сказала, что я должен взять ответственность на себя. Ради тебя. Ради журнала. Поэтому никто не спрашивает, зачем ты это сделала.

– Ты советовался с Мэдисон? Эта история напугала тебя до смерти.

– Я должен был уволить тебя за этот позор.

– Однако номер слишком хорошо продавался?

– Тебе повезло.

– Это не везение, это – я.

– А если бы ты просчиталась?

– Я никогда не просчитываюсь. Я…

– Дай мне закончить, Глория. Ты опубликовала эту статью вопреки моему желанию. Ты публично назвала меня лжецом. Ты сказала Спивви, что собираешься ее уволить.

– А ты и ее трахаешь?

– Не меняй тему, Глория. Ты меня нервируешь. Ты ведешь себя нечестно со мной, и ты не уважаешь этот журнал. Может, с тобой и впрямь не все в порядке. – Он бросает на меня взгляд. – Ты не думала об отпуске? Решила бы заодно свои семейные проблемы. Появилось бы время для «Алгонкина». Может, ты стала бы счастливее.

– Теперь все уже не так просто. – Я вытаскиваю из пачки еще одну сигарету, роняю спичку в полупустую бутылку бурбона. Затягиваюсь, отрываю фильтр и затягиваюсь снова, посасывая тонкую табачную стружку.

– Тогда я все для тебя упрощу. С этой минуты у тебя оплачиваемый отпуск.

– Но я должна управлять журналом.

– Нет, Глория. Это я должен управлять журналом.

– Да ты же едва грамотный.

– Твой оплачиваемый отпуск продлится месяц, на этот период твои услуги мне не потребуются. Я бы даже сказал, нежелательны. А в конце месяца мы примем решение по новым соглашениям.

– Ты пытаешься, мать твою, уволить меня?

– Освободишь кабинет сегодня же вечером.

– Мой кабинет?

– Мэдисон не может работать в каморке со стажерами.

– Мэдисон в моем кабинете?

– Это будет кабинет Мэдисон на время твоего оплачиваемого отпуска.

– Мне нужно заказать ряд статей. Доработать обложку. Проверить некоторые факты, они могут быть искажены.

– Сама исказила эти факты, а теперь я должен снова их тебе доверить? Нет уж, спасибо. Ты больна, Глория. Держись подальше от этого офиса. Встретимся, когда закончится твой отпуск. Пожалуйста, постарайся отдохнуть, ты в этом нуждаешься. Мне жаль тебя.

Мой голос звучит спокойно, спокойнее, чем могло быть, и гораздо спокойнее, чем мы оба ожидали.

– Ты не мог бы сейчас уйти? Пожалуйста, оставь меня одну. – Я слышу собственные всхлипы, теплые струйки слез катятся по моим пылающим щеках. Я говорю с Дмитрием, хотя на самом деле здесь мог быть кто угодно – Дейрдре и Эмили, папочка, ФБР. Самый знаменитый на свете редактор, а я даже не имею права ничего сделать в своем собственном журнале. Самый-знаменитый-на-свете-журнальный-редактор-признан-виновным.

– Курить табак без фильтра в таком количестве вредно для здоровья. – Он протягивает мне конверт. Билет на самолет с от Кей». – Побудь со своей семьей. Я забочусь о тебе, Глория, ты мне как дочь.

Я игнорирую его. Смотрю на пачку сигарет, вновь и вновь перечитывая предупреждение Главного врача Службы здравоохранения. Эта пачка опасна только для беременных женщин. Мне нужно что-нибудь покрепче, я хочу довести себя до сердечного приступа. Я хочу, чтобы мое вскрытие вызывало интерес, чтобы сложно было определить причины смерти, потому что лишь так можно приблизиться к вожделенной литературной неопределенности, как на столе патологоанатома, так и в жизни.

К шести все собрались в клубе «Абсент» на празднование первого юбилея журнала. Я пришла туда лишь по настоянию Дмитрия. Он звонит мне ежедневно, чтобы удостовериться, что я не сижу взаперти. Что я все еще жива.

Клуб «Абсент» заставлен искусственными пальмами с огромными, размером с кокос, электрическими лампочками. Пожилой черный в белом смокинге поет хиты Гленна Миллера под аккомпанемент прячущегося в тени свингового трио. Клуб «Абсент» одновременно демонстрирует вершину ретро-шика и бездну хорошего вкуса.

Я сдаю пальто в гардероб и направляюсь к дубово-латунному бару, который, будь вокруг побольше воды, можно было бы принять за нос старинного корабля. Я заказываю «Отвертку» и получаю мартини. Но я не жалуюсь – вокруг все потягивают шампанское или мартини, и нет ничего хуже, чем оказаться на чужой вечеринке в одиночестве, да к тому же с неподходящей к случаю выпивкой.

У мартини вкус холода, джин покалывает губы и стекает по языку. Я пришла одна, и в баре сплошь одиночки. Пары стоят в очереди в буфет или уже сидят за маленькими круглыми столами, рассеянными по залу. Оркестр играет «Чаттануга-Чу-Чу»: [46]

Мы отправились с Пенсильванского вокзала в четверть четвертого…

– Вы действительно так сильно ненавидите эту песню, Глория? – спрашивает меня мужской голос – такой характерный, что я уверена: я слышала его раньше. Поднеся к губам бокал мартини, я с улыбкой оборачиваюсь, и оказывается, что я улыбаюсь Арту Рейнгольду. Арт сейчас выглядит лишь чуть более официально, чем тогда в «Чате». – Я подумал, что, скорее всего, найду вас в баре.