Книга Киномания, страница 50 – Теодор Рошак

— А как вы это делали — проскользы? — Зип, вероятно, ждал этого вопроса, но его ответ я предвидел.

— А, так тебе хочется узнать? — Он упрямо фыркнул, — От меня этого никто не узнает.

— А это? — спросил я, показывая на трубку у меня в руке. — Как вы это назвали?

Ответил он только после того, как протянул руку и выхватил у меня трубку.

— Саллиранд, — сказал он. — Так это Макс назвал. Что, не понимаешь. Ты что, не знаешь, кто такая была Салли Ранд. {160}

— Я слышал про нее, — ответил я, — Она была танцовщица.

— Стриптизершей она была — понял? Вот именно это оно и есть — раздеваловка. Раздевает фильм, дает тебе возможность увидеть, что там под ним.

— Ничего подобного раньше не видел, — сказал я ему.

— Откуда тебе было видеть? — самодовольно сказал Зип, — И больше не увидишь. Это Макс изобрел, чтобы можно было вставлять свое тайное. Только глаза у него были такие, что ему эта штука была не нужна. У него было второе зрение во всем, что касалось кино.

— Тайное? Например.

— Например, вроде того, что ты видел с этой раздеваловкой. — Он уже прятал странный маленький прибор в коробку.

— А как он сделан? — спросил я, — Вы знаете?

— Конечно знаю. Его любой шутер может сделать. Всего-то и делов, что пара линз да светорассеиватель. Да еще маленькая такая штуковина для преломления лучей — ее Макс сам придумал. Потому что нужно, чтобы все встало на свои места, а это довольно-таки непросто. Но если кроме этого у тебя ничего нет, то у тебя нет вообще ничего.

— Как это?

— Потому что самое главное — это то, что у тебя на экране. Если у тебя нет светораздвоения, то ты и с саллирандом ничего не увидишь. Это все равно что ключ без замка. Ясно?

— Конечно, — сказал я так, будто что-то понял. — А вы мне не дадите саллиранд на денек-другой?

— Только через мой труп! — отрезал Зип, потом повторил эту фразу еще более мрачным тоном, чем огорчил меня: он и без того уже обитал в теле, которое слишком походило на труп.

Как можно тактичнее я попытался возразить.

— Вы что, никому не хотите открыть, как Касл делал такие вещи? Никогда?

Он словно всю свою несладкую жизнь ждал возможности ответить на этот вопрос. Ответ Зипа был похож на выстрел.

— Ты думаешь, Максу это понравилось бы после того, что они с ним сделали? Да ни в коем разе. Заставили его выпрашивать работу у этих бездарных жмотов. У Кацмана, Гальперина и всей этой шатии-братии {161}. Он для них Фу Маньчжу {162} делал. Ты только представь себе — это Макс-то!

Я видел, как от злости сжались его челюсти.

— Но ведь у него и друзья были, разве нет? — спросил я. — Люди, которые им восхищались и хотели с ним работать. Вы мне говорили, что, когда удача от него отвернулась, ему помогали Карл Фрейнд и Мурнау {163}.

— Это да. Немцы — они вместе держались. Кроме этой важной шишки фон Штернберга — уж такой высокомерный сукин сын! Только почему бы им было не подбросить ему какой работенки? Даже в плохие времена, когда он дошел до ручки, он мог такие фильмы делать — куда там им. Да с самого начала, когда он работал с этим, как его, Лени… Паулем Лени. Ведь весь свет в «Коте и канарейке» делал Макс {164}. А эта сцена на молоковозе, когда кругом огонь, как в аду? Тоже Макса рук дело. Ну, Лени-то хоть и сам был хорош, да и вообще парень неплохой. Он всегда Максу должное отдавал. А вот возьми ты этого Эдагра недоумка Ульмера — тут дело совсем другое. Господи ты боже мой. В «Черном коте» Макс снял ему все лучшие кадры, сценарий переписал, замысел изменил. А знаешь, сколько он за это получил? Курам на смех.

— Интересно, — заметил я. — Потому что вообще-то Эдгара Ульмера сегодня высоко ценят. Некоторые его фильмы называют шедеврами.

Зип уставился на меня; от удивления глаза у него чуть не вылезли на лоб, словно я его огрел дубиной.

— Ульмера? Кто же это его ценит?

— В основном французские критики. Главным образом за «Черного кота» и «Объезд».

— Французские? Ты хочешь сказать — из Франции? — Непритворный гнев исказил его лицо. Я спрашивал себя — не извиниться ли перед ним? — Мамочка моя! Это уж какой-то беспредел! Ты говоришь… Ты говоришь об Ульмере? Об Ульмере?

От отвращения он посерел. Я не упустил случая воспользоваться подвернувшейся возможностью.

— Вы же понимаете, что в ваших силах восстановить репутацию Касла. Есть немало режиссеров, которые ничего не пожалеют лишь бы научиться необычным приемам, о которых вы можете им рассказать.

Он раздраженно фыркнул.

— И кто же это будет учиться у меня, а? У этого маленького уродца, у карлика-коммуняки? Вышвырнули меня пинком под жопу — и все дела. Так что обойдутся, — Потом, посопев немного себе под нос, он поднял на меня глаза и лукаво улыбнулся, — Да ты и половины того не знаешь, что мы с Максом делали, — Ему явно хотелось поделиться со мной, и потому я молча ждал, а он, присосавшись к своей сигарете, делал одну за другой удушающие затяжки.

— Эд Дип? Ты о таком слыхал?

— О ком?

— Эх, ты, а еще в университете! Эд Дип. Древнегреческий парень.

— Вы имеете в виду Эдипа? Греческую трагедию?

— Именно. Мы с Максом хотели кино о нем сделать.

— Правда? Это интересно.

— Значит, ты считаешь, что это интересно? Ну, тогда я тебе скажу. Макс хотел, чтобы камера была глазом этого типа.

— Здорово. Рассказ от первого лица.

Зип скорчил гримасу.

— Первого лица… Ну ты и сморозил, профессор. Фильм должен был показать все эту историю так, как ее видел этот Эд. Теперь ты понял?

— Кажется, да.

— Черта с два ты понял, — брюзгливо проворчал в ответ Зип. — Этот тип был слепой. Ты что, этого не знал?

— Да, он ослепляет себя. Но это происходит в конце. Конечно, у Софокла есть еще одна трагедия, которая начинается, когда Эдип уже слеп. Она называется…

— Да, да, да. Вот о ней-то я и говорю — та, где он слепой. По ней-то Макс и хотел снять кино. Его глазами. Уловил?

Ничего я не уловил.

— Вы имеете в виду темный экран? Совсем темный? Но на что же тогда смотреть?

Зип начал смеяться, но внезапно разразился приступом мучительного кашля. Он любил щелкнуть «профессора» по носу; он получал от этого удовольствие в моей компании. Когда ему удалось набрать в легкие достаточно воздуха, он продолжил.