Онлайн книга «Парижские тайны»
|
— Не в обиду будь вам сказано, ваша милость, но вы заставляете чертовски долго вас ждать, — заявил Шаламель. — Берегитесь! — поддержал его еще кто-то. — В следующий раз... наш аппетит не будет столь послушным! — Ах, господа, моей вины тут нет... Я волновался и злился не меньше вашего... Но даю вам честное слово: наш патрон свихнулся! — Ну, а я вам что говорил! — Но позавтракать-то нам это не помешает?! — Скорее, напротив! — Мы и с полным ртом поговорить сумеем. — Даже еще сподручнее будет говорить! — закричал рассыльный. А Шаламель, старательно разрезавший индюшку, сказал старшему письмоводителю: — С чего вы взяли, что наш патрон тронулся? — Мы и сами подумали, что он малость не в себе, когда он положил нам по сорок су на завтрак... ежедневно. — Признаюсь, что это меня удивило так же, как и вас, господа. Но то была мелочь, сущая мелочь по сравнению с тем, что только сейчас произошло. — А что такое стряслось? — Неужели наш злосчастный патрон дойдет до такого сумасбродства, что будет отправлять нас обедать в ресторан «Синий циферблат»? — А потом мы за его счет станем ходить в театр? — А после театра в кофейню, чтобы скоротать вечерок за кружкой пунша? — А потом... — Господа, можете потешаться сколько вам угодно, но сцена, при которой я только что присутствовал, вовсе не располагает к шуткам, она скорее вселяет страх. — Понятно. Расскажите нам поподробнее об этой сцене. — Да, вот именно, — вмешался Шаламель, — не приступайте покамест к завтраку, потому что мы все обратились в слух. — Кажется, не только в слух, но позволительно сказать — и в челюсти, дети мои! Я понимаю, куда вы клоните: пока я стану рассказывать, вы будете работать челюстями... и покончите с индюшкой раньше, чем я с моей историей. Терпение, оставим мою историю на десерт. Голод ли пришпоривал молодых писцов или любопытство, сказать не беремся; но они с такой быстротой занялись гастрономической операцией, что старший письмоводитель смог приступить к своему повествованию почти тотчас же. Боясь, как бы нотариус не застал их врасплох, в соседней комнате поставили на часах рассыльного, на долю которого щедро выделили скелет и лапы индюшки. Вот что рассказал старший письмоводитель своим сотоварищам: — Прежде всего... вам следует знать, что привратника уже несколько дней сильно тревожило состояние здоровья нашего патрона: привратник, как известно, ложится спать поздно, и вот он несколько раз замечал, что господин Ферран среди ночи выходит в сад, невзирая на холод и дождь, и прохаживается там большими шагами. Однажды привратник осмелел, вышел из швейцарской и спросил у нотариуса, не нужно ли ему чего. Патрон велел ему отправляться спать таким тоном, что с тех пор привратник сидел смирно, что он и делает всякий раз, когда Жак Ферран выходит ночью в сад, а происходит это чуть ли не каждый день, причем поступает он так в любую погоду. — А может быть, наш патрон просто лунатик? — Это маловероятно... Но такого рода ночные прогулки говорят о его сильном волнении... Теперь перехожу к моей истории... Перед тем как идти к вам, я на минуту заглянул в кабинет патрона, чтобы дать ему на подпись несколько бумаг... Взявшись за дверную ручку, я смутно услышал какой-то разговор. Я остановился перед дверью... и различил два или три глухих возгласа... они походили скорее на приглушенные стоны. С минуту я поколебался, а потом вошел в кабинет... Дело в том, что я боялся, не произошло ли какое-нибудь несчастье... Итак, я открыл дверь... — И что? — Что я увидел? Патрон стоял на коленях... прямо на полу... — На коленях? — Прямо на полу? — Вот именно... Он стоял на коленях прямо на полу... Голову он закрыл руками... а локтями уперся в сиденье стоявшего в углу старого кресла... — Так все же проще простого... Какие мы дураки! Он ведь известный ханжа, вот и решил лишний раз помолиться. — Ну, коли так, то это была весьма странная молитва! Были слышны только сдерживаемые стоны, да еще время от времени он бормотал сквозь зубы: «Боже мой... боже мой... боже мой!..», словно был в полном отчаянии. А потом... вот что самое странное... Судорожным движением н поднес руки к груди, как будто хотел расцарапать ее ногтями, при этом рубашка его распахнулась, и я отчетливо увидел на его волосатой груди небольшой красный бумажник, он висел у него на шее... на стальной цепочке... — Вот так штука... вот так штука... Ну и что из того? — А то, что, увидя все это, я никак не мог решить: оставаться мне в кабинете или уйти. — Надо признаться, и я на вашем месте был бы в нерешительности, не знал бы, какой политики придерживаться. — Я застыл на месте... в полном замешательстве, и вдруг наш патрон поднимается и разом поворачивается в мою сторону; в зубах у него был старый носовой платок в клеточку... очки его остались лежать в кресле... Нет... нет, господа, я в жизни не видел у человека такого выражения лица: он походил на помешанного. Я в страхе попятился... Клянусь, я был не на шутку испуган! И тогда он... — Схватил вас за горло? — Не угадали. Сперва он уставился на меня с потерянным видом; потом выронил носовой платок, который, без сомнения, разорвал в клочья, когда скрипел зубами, и с воплем кинулся ко мне в объятия, отчаянно крича: «Господи, до чего я несчастен!» — Что за выходка?! — Вот тебе и выходка! Ну ладно!.. Но, признаюсь, когда он поднял голову, напоминавшую обтянутый кожей череп, и произнес эти слова... таким душераздирающим голосом... я бы даже сказал, почти певучим и нежным голосом... — Нежным голосом... ну, знаете... нет на свете такой трещотки, нет такой осипшей совы, чье уханье не покажется нежной музыкой по сравнению со скрипучим голосом нашего патрона! — Все это, возможно, и так, но тем не менее в ту минуту голос его звучал так жалобно, что я был растроган, тем более что господин Ферран обычно не склонен давать волю своим чувствам. «Сударь, — начал я, — поверьте...» — «Перестань! Перестань! — ответил он, не дав мне договорить. — Становится легче, когда можешь кому-нибудь признаться, как сильно ты страдаешь...» Он явно принимал меня за кого-то другого. — Патрон обратился к вам на «ты»? В таком разе вы должны поставить нам две бутылки бордоского вина: «Когда патрон на «ты» с тобой, Плати за выпивку, друг мой» Так гласит поговорка, а это — дело святое! Ведь поговорки выражают народную мудрость. — Послушайте, Шаламель, да оставьте наконец свои ребусы! Понимаете, господа, когда я услышал, что патрон говорит мне «ты», я тут же понял, что он либо обознался, либо в лихорадочном жару. Я высвободился из его объятий и сказал ему: «Успокойтесь, сударь!.. Успокойтесь!.. Это я, старший письмоводитель». Тут он тупо уставился на меня. |