Книга На качелях любви, страница 26 – Галия Мавлютова

– Дашенька, – с таинственным видом прошептала бывшая фурия мне на ушко, – Дашенька, а ведь твоя статья гораздо лучше, но Лариса выбрала Сонину, и я ничего не смогла сделать для тебя, моя деточка.

– Забудьте, Марина Егоровна, – изо всех сил отбивалась я от неожиданной ласки, – забудьте, проехали.

– Как это – проехали? – недоуменно воззрилась на меня Егоровна. – А твоя статья, неужели тебе все равно, что с ней будет? И потом, твою новую работу в номер не поставили. Пока – не поставили. Ну, про эту сумасшедшую с объявлениями. Над статьей еще работать надо. И тебе все равно...

– Все равно – не все равно, вы же ничего изменить не можете? И я не могу. Забудем старые обиды, Марина Егоровна, – я с трудом вырвалась из горячих женских объятий и помчалась по коридору, изображая трудовой энтузиазм.

Дескать, тут не до праздников, меня работа ждет, срочная. Нам хлеба не надо – работы давай! Еле ноги унесла от женской ласки. Грешным делом я подумала, а вдруг Егоровна поменяла ориентацию на склоне лет? Вряд ли, у нее ума не хватит на перемену обстоятельств. Егоровна никогда не покинет свою ориентацию. Она не любит менять привычки. А то, что она накинулась на меня с ласками, так это влияние воздействия феромонов. Вырвавшись из одних объятий, я немедленно попала в следующие, но они тоже были женскими, цепкими и хваткими. Директор фабрики явно поглумился, он щедро одарил меня мужскими духами, чтобы сыграть со мной злую шутку. Ларису Петровну я встретила в коридоре. Она шла по центру, а я – сбоку. И вдруг она неожиданно бросилась в мою сторону, обняла и прижалась ко мне всем телом. На этот раз я не испугалась. Наша мадам не способна изменить половую ориентацию. У нее принципы во всем. А они не позволят Ларисе Петровне изменить нравственную оболочку в один миг. Поэтому я особенно не дергалась и терпела барскую любовь, сколько могла.

– Даша, я хочу сказать, что вы сделали отличный материал про девушку с объявлениями, но у нас есть некоторые сомнения в том, что ваша статья выйдет на третье место в рейтинге, – с аристократическим придыханием изрекла Лариса Петровна, сжимая мое плечо в железном обхвате.

– И что я должна делать? Создавать такие же тексты, как у Сони? – ляпнула я для того, чтобы что-нибудь сказать, не молчать же, обмирая духом от высокого внимания.

– Вы, Даша, никогда не будете писать, как Сонечка, – она даже отпрянула от меня, видимо, не ожидала столь решительного отпора, – для этого вам нужно долго учиться. У вас еще сырые тексты.

– Я училась в университете, стажировалась в редакции, если я не начну сегодня печататься, то никогда не научусь. Мне нужна обратная связь с читателем, понимаете вы это, Лариса Петровна? – я вырвала свое плечо из цепких женских лапок.

– Даша-Даша, не спешите жить, – бледно улыбнулась Лариса Петровна и плавно удалилась в сторону приемной.

А там был Зимин – недосягаемый, далекий, чужой. Везет же некоторым, Лариса Петровна сию минуту увидит Олега Александровича, будет разговаривать с ним, смотреть на него. Неожиданно мои мысли улетели в другую сторону. Мне вспомнился памятный вечер в ресторане. Зимин тогда ничего не ел, он был слишком взволнован. Олег Александрович пристально смотрел на меня, будто хотел надолго запомнить мое лицо. Надолго и навсегда. Я не выдержала его взгляда, опустила голову, лишь бы не смотреть на него. Это была мучительная и сладостная пытка. Я уже не могла терпеть изощренную казнь, моя голова клонилась все ниже и ниже, неминуемо приближаясь к плахе.

«Тихо, грустно и безгневно ты взглянула, надо ль слов? Час настал. Прощай царевна! Я устал от лунных снов. Много дней с тобою рядом я глядел в твое стекло, много грез под нашим взглядом расцвело и отцвело. Все, во что мы в жизни верим, претворялось в твой кристалл, душен стал мне узкий терем, сны увяли, я устал...» – негромко послышалось в тишине.

Зимин читал мне стихи. И читал превосходно. Все, что он делал и говорил, было поразительно прекрасным. Незнакомые строки поражали волшебной красотой. А его удивительный голос трепетал от волнения. Я сгорала в ярком пламени любви, корчилась в огне от сладких мук. Со мной рядом сидел потрясающий мужчина. Никогда таких мужчин не встречала, с юности была убеждена, что их вообще нет на свете.

– Чьи это стихи? – прошептала я, боясь нарушить чарующее умиротворение души.

И не только моей, умиротворение его души, всего человечества. От звуков его голоса замерла планета. Она тоже была счастлива в этот миг.

– Не помню точно, – мягко улыбнулся он, – кажется, Максимилиан Волошин посвятил их Маргарите Сабашниковой. Она была прекрасна, как ты.

– А он? – сказала я, чувствуя в его словах какой-то подвох.

– Он был ужасен, как мавр, его внешность поражала своей безобразностью, но прекрасная Маргарита любила его, она стала его женой и не замечала внешних изъянов, – сказал Зимин довольно громко.

– Отчего такая горечь? – поинтересовалась я, предчувствуя завершение сладких и волнующих мгновений.

Мне не хотелось расставаться с Зиминым. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

– Она все-таки бросила его, – сказал Зимин и щелкнул пальцами.

К нам подлетел официант, подал счет. И прекрасный вечер закончился, он пролетел быстро и стремительно, но я до сих пор помню каждое его мгновение.

Я позавидовала Ларисе Петровне. Она сейчас увидит моего возлюбленного. А мне нельзя к нему. Люди осудят. Проход на небеса запрещен. Я еще не заработала права на вход к любимому мужчине. Сейчас мне нужна удача, как никому другому. Если смогу оседлать судьбу, мне разрешат любить этого человека. Я получу на него все права. Для этого необходимо вернуться к моим делам. Да, Лариса Петровна права. Я тороплюсь жить. Мне ужасно хочется жить полнокровной и полноценной жизнью. Страстно хочу, чтобы мои статьи ставили в номер, не откладывая их в долгий ящик. Чтобы читатели с нетерпением ждали выхода газеты с моими публикациями и зачитывали газету до дыр. И чтобы в газетных киосках был аншлаг – «Северного сияния» опять не хватило на всех, потому что в номере опубликована статья Дарьи Доброй. И никакой другой жизни я не хотела.

Я направилась в сторону фальшивых перегородок. Если Сонька обрушит на меня свою нежданную любовь, я выброшу проклятые афродизиаки в окошко. Но Соню не купишь за фунт лиха. Она никак не отреагировала на пряные ароматы, оставаясь равнодушной к моим дивным чарам. Мы разобрали сумки с провизией и пошли в буфет, чтобы распорядиться насчет банкета. Активисты уже сдвинули столы в одну линию, нарезали хлеб, разложили салфетки. Среди распорядителей крутился Лешка Соколов. Увидел меня, ринулся навстречу, обнял, хотел поцеловать, но я успела отвернуться, и он чмокнул мое плечо.

– Дашка, поздравляю с днем «варенья», желаю счастья в личной жизни, – его трудно чем-то смутить.

Соколов стоически переносит тяготы бремени положения «бывшего». Он не реагирует на шуточки коллег, не обсуждает мое легкомысленное поведение, не сплетничает. Иногда ввязывается в редакционную интригу, если в ней затронуто мое имя. При этом считает своим долгом посвятить меня в производственные секреты. Лешка считается своим среди всех кланов. Я его за это презираю. Беспринципный мужчина – это не мужчина.