Онлайн книга «Право на возвращение»
— Что он рассказал? — Дов поставил на стол сумки. В одной звякнули бутылки, из другой высунулись пластиковые кюветки с едой. — Насчет той девки и бабки. — И что именно? — Что ты трахался с ней в ее комнате, а в соседней бабка еще не остыла. — Это Макс рассказывал? — Да, — проворчал Макс. — Все наврал. — Все правда, — возразил Макс. — Нет, неправда. — Как же так! — заорал Макс. — Почему же? — спросил Баумел. — Звучит вполне правдоподобно. — Потому что, — вздохнул Дов, — я трахался с ней не в спальне, а на кухне. 5 Свежее утро, не пахнет ни гниющими водорослями с моря, ни прорвавшейся канализацией — такое нечасто бывает. Прохладный утренний воздух приглушает похмельный звон в голове Брама, плетущегося вслед за Хендрикусом к собачьему писсуару. Он ожидает звонка — обычного в это время. — Я не слишком рано? — осведомился Икки. — Я выгуливаю Хендрикуса. — Ты вчера дежурил, да? — Да, а если б не дежурил, меня бы вызвали. Народу не хватало. — Мы тоже могли там оказаться, ты это понимаешь? — Но мы не оказались. — Если бы это случилось на несколько часов раньше… — Что за хрень ты несешь? Это не случилось раньше. Ракета… — Я не уверен, что это ракета, — перебил его Икки. — Ты слыхал какое-то другое объяснение? — сердито спросил Брам. — Я руководствуюсь своими ощущениями. — Икки, заткнись, а! Достал! — Брам, мне не хотелось повторять, я не хотел этого говорить, но теперь придется: я знал об этом! И если бы ты был честным человеком, ты сказал бы: Икки, ты был прав, у тебя потрясающая интуиция. — Ты плохо себя чувствовал или просто испугался. Хватит размазывать дерьмо по столу. — Нет, — сказал Икки. — Послушай: это поразительно, я согласен, но разве надо быть гением или провидцем, чтобы предугадать, что на блокпост, охраняемый евреями, в один прекрасный день нападут арабы? — Мне кажется, я предчувствовал именно это. Надо было их предупредить. — Они не поверили бы. — Все-таки я должен был. — Сделаешь это, когда у тебя будет истинное предчувствие, ладно? — предложил Брам. — Когда ты пойдешь к Сариной маме? Брам вздохнул: — Скоро. Я позвоню тебе. — Мне пойти с тобой? — Нет. Послушай, я стою у собачьего писсуара, воняет нестерпимо, но мне приходится стоять на месте, пока я с тобой разговариваю, так что увидимся в «Банке». У тела существует своя память, в которой сознание не участвует, — там хранятся ритм и автоматизм движений. Хартог стоял, взявшись руками за стальную трубу, прикрепленную к стене ванной комнаты. А Брам, надев пластиковые перчатки и осторожно стаскивая с него памперсы, глядел на длинные тощие ноги отца, долгие годы не суетливо, но быстро несшие Хартога по земле. Они приводили его на лекции и в лаборатории; они подняли его со стула в стокгольмском «Гранд-отеле» и привели на сцену, где он получил премию. Они поднимали его в кузов грузовика и спускали на землю, когда нацисты погнали уцелевших евреев из лагерей уничтожения в длинное голодное путешествие, уводя от наступавшей сталинской армии. В ту пору легче было невысоким. Хартога наказывали в лагере чаще, чем остальных. «Я всегда вставал, — рассказывал Хартог сыну, — но не сразу. Потому что тех, кто вскочит раньше времени, сбивали на землю. Палкой, прикладом винтовки или плетью. Так что лучше не суетиться, полежать, пока он не успокоится. И только после вставать. Если, конечно, тебе не прикажут встать. Тогда встаешь». Сняв памперс, Брам протер бедра отца влажным полотенцем — обычно он не позволял себе пускаться в воспоминания, но почему-то сегодня ему никак не удавалось отключиться. Он смазал воспаленные места восстанавливающим кожу кремом и надел на отца новый памперс. Медленно, мелкими шажками он повел отца обратно в спальню. Хартог дрожал всем телом; мышцам под бледной, морщинистой кожей едва хватало сил, чтобы держать его на ногах, голова мелко тряслась. «Надо это записать», — подумал Брам. Он помог отцу лечь в постель, накрыл его простыней и поцеловал в лоб, за которым некогда скрывался гениальный мозг. Потом налил воды Хендрикусу. У Риты был ключ от их квартиры, но она звонила в дверь, если знала, что Брам дома. Она втащила в гостиную полную провизии сумку и подушку. Сумку поставила на пол у дивана, подушку старательно взбила. — На случай, если ты поздно вернешься — я плохо сплю на чужих подушках. — Я пока не знаю, когда вернусь, постараюсь добраться до дома к концу дня, ладно? — Профессор, я у вас на почасовой оплате, чем дольше вас не бывает, тем богаче я становлюсь. Я хочу вам кое-что показать. Он спит? — Да. Рита достала из сумки мобильник и, отодвинув подальше, внимательно вгляделась в него. — Минутку, вы должны это послушать. Она покопалась в сумке и выудила очки. Потом нажала на кнопку и протянула телефон Браму. Голос Хартога резко зазвучал из аппарата: «Кар gaza оетта deninzin tezuister. Auwjek, rauw. Rauw, rauw, rauw. Auwjek. Godverdomme». [54] Сияющая Рита смотрела на Брама, ожидая благодарности. Брам спросил: — Это все? — Да. Что он сказал? — Он сказал — он сказал — он рад, что ты за ним ухаживаешь. Можно мне послушать еще раз? Она повернула мобильник к себе и снова нажала на кнопку. «Kap gaza оетта deninzin tezuister. Auwjek, rauw. Rauw, rauw, rauw. Auwjek. Godverdomme». Ему не показалось. Хартог заговорил. Он сказал: «Godverdomme». Из всех слов, которые он мог бы найти на девяносто третьем году жизни, Хартог выбрал это, единственное, и потрудился его произнести. Может быть, и другие звуки что-то означали для самого Хартога, но именно это слово он произнес особенно четко. И что значит «rauw, rauw, rauw»? — А где он был, когда говорил это? — Он сидел здесь, за столом. Я села напротив. И стала рассказывать. О том о сем. И тогда он это сказал. — Он смотрел на тебя, когда говорил? — Нет, он говорил как бы самому себе, глядя перед собой. Если у Хартога наступил светлый миг и до него дошло, что он сидит и слушает бесконечные сплетни, то его реакция вполне понятна. |