Книга Темное торжество, страница 33 – Робин Ла Фиверс

Чудище внимательно глядит на меня.

— Да кто ты вообще такая, чтобы смыслить в боевых ранах? Что-то я пока не встречал знатных девиц, обученных, подобно полевым лекарям.

Мне нужно время подумать. Я отхожу к очагу и зачерпываю жидкость для припарок. «Как ответить ему? — гадаю я, начиняя подготовленные тряпицы горячей травяной жижей. — Пентюх, я дочь графа д'Альбрэ, а ты тот, благодаря кому он погонится за нами хоть на край света».

Однако почему-то нет желания вот так сразу открывать ему, кто я такая. Мне и самой не хотелось бы лишний раз об этом вспоминать. Вот бы сбросить свое прошлое, как старую кожу, похоронить, точно мертвеца, и крепко-накрепко забыть! А кроме того, узнай он мое имя, он вряд ли поверит, что я намерена увезти его в безопасное место. Но что-то же надо ему сказать!

Я думаю о том, как в самый первый раз увидела его — в поле, с герцогиней и ее спутниками, — и ответ приходит сам собой:

— Я подруга Исмэй.

— Исмэй! — Он пытается приподняться на локте, но боль укладывает его обратно. — Откуда ты знаешь Исмэй?

Я всем телом чувствую его внимательный взгляд, но не поднимаю глаз, сосредоточенно начиняя тряпицу распаренными травами.

— Мы обучались в одном монастыре.

Рыцарь молчит так долго, что я уже жду, чтобы он сменил тему, но он спрашивает:

— Если ты подготовлена для убийств, почему ухаживаешь за мной?

Мой рот невольно кривится в грустной улыбке.

— Ты удивишься, но я сама себе много раз задавала этот вопрос. Видишь ли, мне было приказано в целости и сохранности доставить тебя в Ренн, чтобы ты продолжал служить герцогине. — Я наконец-то заглядываю ему в глаза. — Так что в этом смысле мои давешние колкости были правдой святой.

Мы долго-долго смотрим друг другу в очи. Потом рыцарь легонько кивает — в знак понимания, а может, прощения, поди разбери.

— Ну, тогда добро, — говорит он.

И улыбается. Безобразная физиономия расплывается в сногсшибательной, совершенно потрясающей улыбке, которая волей-неволей заставляет меня улыбнуться в ответ. Поспешно придав своему лицу серьезное выражение, я припечатываю горячую припарку к его бедру.

Рыцарь вновь шумно втягивает воздух. Я даже боюсь, не проглотил ли он от боли язык! Его лицо наливается кровью: тут и жар, и боль, и усилие, чтобы не заорать вслух.

— А вроде говорила, что не собираешься меня убивать, — жалуется он, переведя наконец дух.

— Прости, — говорю я. — Это единственный способ вытянуть зараженную кровь, чтобы ты от горячки не помер.

— Хоть предупреди в следующий раз.

— Как скажешь. Сейчас буду накладывать на плечо.

Он опять ахает, но не так отчаянно. Это добрый знак. Значит, плечо не сильно воспалено. Будем надеяться, скоро заживет. Я смотрю ему в лицо, проверяя, как он себя чувствует.

— Эти раны тебя уже на тот свет должны были отправить.

Белые зубы вспыхивают в улыбке.

— У меня особый дар от святого Камула. На нас, его верных, быстро все заживает.

Пока припарки вытягивают дурные гуморы [6] из его ран, я вновь склоняюсь над предплечьем.

— Тут нужно как следует все вычистить, — предупреждаю рыцаря. — Будет больно.

Он морщится:

— Делай все, что нужно, лишь бы я в полной мере мог пользоваться рукой.

Следующий час особо приятным не назовешь. Для начала я размачиваю рану влажными тряпицами, а между делом меняю припарки.

— Тебе, может, дать крепкого вина, чтобы заглушить боль? — спрашиваю его.

Он отрицательно мотает головой.

Размягчив коросту, я беру свежую тряпицу и осторожно промокаю рану, убирая грязь, которой она забита.

— А ты и не говорила, что так здорово умеешь с ранами управляться, — замечает мой подопечный.

Я не без раздражения вскидываю глаза:

— Ну нет бы от боли сознание потерять…

— Боль — это хорошо, — отвечает он. — Если больно, значит я жив.

Сила его духа внушает мне восхищение. Я строго напоминаю себе: безнадежное дело привязываться к человеку, который, того и гляди, умрет от ран.

— Не врут люди, — говорю я. — Ты действительно сумасшедший.

Он усмехается:

— Так ты слышала обо мне?

Я закатываю глаза:

— Кто же не слышал о безумце, который облачается в боевое неистовство, как другие в броню, и несется по бранному полю, выкашивая врагов!

Он поудобнее устраивается на подостланном одеяле.

— Ты вправду слышала обо мне, — произносит он с явным удовлетворением. — Ой!

— Извини, но там у тебя грязь и даже камешки.

Некоторое время я тружусь в тишине. Всеблагой Мортейн, и как у столь безобразного человека может быть такая очаровательная улыбка? Сердясь на себя за неподобающие мысли, я тянусь за ножом. Рана воспалена, и гной нужно выпустить.

Рыцарь снова подает голос:

— Ты так и не сказала мне, где так наловчилась раны пользовать.

— Болтай поменьше, — советую я. — Просто лежи смирно и думай о том, чтобы выздороветь поскорей. — Я беру нож. — Путь впереди длинный, а из-за твоего состояния мы, чего доброго, будем еле ползти. Лучше приходи в чувство, пока нас вовсе не поймали.

Чудище мрачно хмурится. Я чувствую на себе взгляд тюремщика. Остается лишь гадать, какие догадки породило у него мое посещение застенка вместе с Юлианом.

— Ты что-то скрываешь, — говорит рыцарь.

«Лишь правду о себе», — мысленно отвечаю я, а вслух говорю:

— Просто я предпочитаю работать в тишине. Впрочем, если настаиваешь, скажу: в монастыре мне привили кое-какие мелкие лекарские навыки.

На его лице отражается явное недоверие.

— То, что ты делаешь, мелкими навыками не назовешь.

Я прикладываю отточенное лезвие к сочащейся ране. Оно легко снимает омертвевшую плоть.

— А еще мои братья были рыцарями. Оба получали раны и нуждались в перевязке.

Он спрашивает сквозь зубы:

— И некому было наложить повязку, кроме сестры?

Я отвечаю:

— Мы были очень близки. — Я умалчиваю о том, что домашнего лекаря мой отец не держал, а обращаться к гарнизонному по поводу побоев и порок от отеческой руки мои браться стеснялись. — А теперь, когда я ответила на твой вопрос…

Он фыркает:

— Я бы не назвал это ответом.

— …Ответь и ты на мой.

Он смотрит на меня, ожидая подвоха.