Книга Темное торжество, страница 39 – Робин Ла Фиверс

— Амбар! — кричу я Чудищу.

Выхватываю арбалет и целюсь в человека на дереве. Болт без промаха находит его, и он, охнув, теряет опору. Тело еще не успевает долететь до земли, а у меня уже запасной болт оказывается на тетиве.

В это время раздается пронзительный визг: из мельницы выскакивает девушка, за ней следом — воин. Он замечает меня и вскидывает арбалет, но мой уже изготовлен к стрельбе, и болт втыкается ему в грудь. Воин падает, так и не выстрелив, зато чуть не роняет девушку, и та снова издает пронзительный вопль. Человек, свалившийся с дерева, не шевелится. Не слышу я и сердцебиения из амбара, — похоже, Чудище тоже не промахнулся. Для верности я вытаскиваю нож и спешу к девушке и воину.

Чудище подъезжает к мельнику.

— Мир дому твоему, — говорит он. — Мы тебе зла не желаем, напротив, — беду хотели отвести.

Мельник испытывает явное облегчение, но к нему примешивается тревога. Он принимается твердить о своей невиновности и о том, как эти воины — сущие головорезы — ввалились к нему в дом и учинили допрос с побоями.

— Они уж было собрались выпотрошить все мешки с мукой, когда вы появились.

В здравом смысле нашим преследователям не откажешь, мельница — и в самом деле неплохое укрытие. Я оставляю Чудище разговаривать с жертвой произвола и подхожу к его дочери. Сорочка на ней порвана, девушка дышит с трудом, словно бог знает откуда прибежала, и сердце у нее все никак не уймется: мечется, точно перепуганная пичуга.

— Обидели тебя? — спрашиваю я негромко.

Она смотрит на меня, едва сдерживая ужас, и отрицательно мотает головой.

Но я-то знаю, что это ложь, пусть и неосознанная. Подручные графа на много месяцев, а то и на годы вперед лишили ее чувства защищенности. Против собственной воли я крепко беру ее за плечо.

— Ты ни в чем не провинилась, — властно шепчу я. — Ни ты, ни твой отец не заслужили такого обращения. Вы просто оказались в неподходящее время в неправильном месте. Это не Господь вас наказывает и не святые Его. Это всего лишь жестокие люди, направляемые злой волей!

Что-то едва уловимо меняется в выражении ее глаз, где плещется страх. Я вижу: она хватается за мои слова, точно утопающий за веревку. Кивнув, иду собирать свои арбалетные болты.

Мы не задерживаемся в этом месте надолго. С помощью Янника и хозяина мельницы перекидываем погибших через их же собственные седла и уезжаем, уводя лошадей с собой.

— Нужно взять западнее, чтобы больше не напарываться на людей д'Альбрэ, — говорю я рыцарю.

Чудище согласно кивает, потом усмехается:

— В первый раз вижу даму, которая упивается своей работой не меньше, чем я своей.

— Работой?

— Убийствами.

— Ты это к чему вообще?

Он озадачен: голос у меня сердитый.

— Просто хотел сказать, что ты очень хорошо это делаешь. Это комплимент как бы…

Ну конечно, в его устах это комплимент.

— А ты много женщин-убийц встречал?

— Помимо тебя? Только Исмэй. И на мой взгляд, она делала свое дело скорее серьезно и вдумчиво, нежели радостно. А ты как возьмешься за нож, так прямо вся оживаешь.

Меня в жар бросает от подобной оценки, и я замолкаю.

Так, значит, я наслаждаюсь убийством? А если так, то чему именно я радуюсь — самому процессу или ощущению высшего смысла, которое он дарует мне?

А может, мне просто по душе заниматься тем, что получается лучше всего, ведь других способностей и талантов у меня очень немного?

И если мне в самом деле нравится убивать, то чем я отличаюсь в лучшую сторону от д'Альбрэ?

До последнего времени между нами все-таки была грань. Я действовала с благословения святого Мортейна и во исполнение Его воли. А теперь я все это отвергла.

Но ведь и Чудище убивает. Мастерски и многоопытно. Однако тьма, которая поглотила д'Альбрэ и готова окутать меня, его, похоже, ничуть не касается. Я еще не видела, чтобы кто-то получал такое удовольствие от сражений. И на сердце у него неизменно легко.

— Как ты пришел к служению своему Богу? — спрашиваю я, когда долгое молчание начинает меня тяготить.

Чудище заметно мрачнеет. Когда я уже подозреваю, что вообще не дождусь ответа, мой собеседник подает голос:

— Люди говорят: если мужчина, еще не остывший от безумия битвы, насилует женщину, родившееся дитя принадлежит святому Камулу. Я был таким ребенком. Пока супруг моей государыни-матери воевал против короля Карла, на нее напал неприятельский воин.

— Но она все равно любила тебя и воспитывала вместе с другими своими детьми? — спрашиваю я, заранее восхищаясь широтой души этой женщины.

Чудище фыркает, потом смеется:

— Во имя всех святых, нет, конечно! Прежде чем мне исполнился год, она дважды пыталась меня утопить и один раз удавить подушкой. — Он ненадолго умолкает, а потом говорит: — Всякий раз меня спасала Элиза. Как-то так получалось, что она входила в самый нужный момент.

— Ты так подробно помнишь свое младенчество?

— Да нет, просто государыня-матушка при каждом удобном случае тыкала меня во все это носом. Уж очень боялась, как ее супруг и господин воспримет мое появление. Однако Небесам было угодно, чтобы он так и не вернулся с гасконских полей. Там его проткнули пикой насквозь, отчего он и умер. К тому времени мне уже сравнялось два годика, и маленькая Элиза успела меня полюбить. Она почти никогда не оставляла меня одного. Боялась, наверное, что, стоит ей отойти, и со мной случится беда… — Он опять молчит, потом добавляет: — Я Элизе жизнью обязан. А сам спасти ее не сумел.

Тогда я отваживаюсь задать вопрос, преследовавший меня с того самого часа, как я выяснила, что Элиза доводилась ему сестрой:

— Почему ваша мать выдала ее за д'Альбрэ? Или, коли на то пошло, почему граф к ней посватался?

— Д'Альбрэ настаивал на этой женитьбе, потому что часть земель, входивших в приданое Элизы, граничила с одним из его второстепенных владений и он хотел их объединить. К тому же невеста была молода, здорова и способна родить ему множество сыновей. По крайней мере, наша государыня-матушка так ему обещала.

И подписала своей дочери смертный приговор, поскольку та оказалась не способна подарить мужу сыновей. Что же за женщина может давать подобные обещания?

— Я не хотел для сестры этого брака, — тихо продолжает Чудище. — Я никогда не доверял графу. Настораживало и то, что до Элизы у него было четыре жены. Но нашей государыне-матушке слепили глаза его богатство и знатность, а сама Элиза была готова на все, лишь бы ей угодить…

Он смолкает, не доведя рассказ до конца, и молчание это дышит такой печалью, что я не решаюсь нарушить его.

Оставив Чудище предаваться грустным воспоминаниям, я вновь обращаюсь мыслями к предстоящему путешествию. Как далеко к западу мы должны уклониться, чтобы избежать встречи с разъездами д'Альбрэ? Когда лучше выпустить лошадей с мертвыми воинами? Мы еще не отъехали толком от мельницы, вовсе не хочется навлечь новую беду на мельника и его дочку, что непременно случится, если поблизости от их дома обнаружат мертвецов.