Онлайн книга «Серп языческой богини»
|
Со стороны леса? Со стороны дома? Из очередного тайника, сооруженного десяток лет назад? Он спиной ощущал прицел. И черный зев дула. И пулю, которая ждала команды. Снайпер снимет и лежащего. Или выждет, позволив подняться. Возможно, до дома дойти. И уже на пороге, когда Далматов решит, что спасся, всадит пулю. – Зоя, ты жива? Сомнительно, но проверить следует. И Далматов двинулся ползком, проклиная день, когда ему вздумалось поискать чужие сокровища. Если пристрелят – сам виноват. Но легче от этой мысли не становилось. Зоя лежала навзничь. Ноги раскинуты, руки вытянуты вдоль тела. Снег под ней наливался кровью, но медленно. А в затылке зияла дыра. Далматов перевернул тело: лицо практически отсутствовало. – Ну и что теперь? – спросил он, подымаясь. Сердце отсчитывало секунды. – Выстрелишь?! Давай! Он раскинул руки и замер. – Стреляй же! Тоскливый волчий вой стал ответом. Калма видела женщину на снегу и мужчину, который хотел умереть, но было слишком рано. И пуля – не тот инструмент. Грубый. Оба, и мужчина, и женщина, заслуживали смерти. Только каждый – своей. Калма знала, как это важно – выбрать правильную смерть. Она подняла гильзу, а винтовку закинула на плечо, отметив, что с прошлого раза та потяжелела. Надо поесть. Она уже забыла, когда ела в последний раз. Слабеет, а если ослабеет, то не исполнит задуманного. И это плохо. Калма ведь обещала подарить платье. Она точно знала, какие платья ей нравятся. Калма помнил, как она выбирала наряд. Подготовка к выпускному началась с октября, когда она принесла из библиотеки несколько журналов и сказала: – Мы должны выбрать платье. И тетушка, конечно, согласилась: должны. Калме оставалось лишь кивнуть, впрочем, этого не заметили. Да и она рада была оставаться незамеченной. И занятие у Калмы имелось: фасоль. Тетка растила ее на даче, там же и сушила, раскладывая белые стручки на старых простынях. Спустя месяц простыни связывались, и получались тюки, объемистые и легкие. И уже Калма везла их с дачи, стыдясь такого груза. – Я не хочу такое платье… ну такое, понимаешь? – она растопырила руки. – Чтоб как у невесты. – Почему? В юбках и кружевах она будет выглядеть нелепой, как торт безе в лиловом креме. Калма точно знала, что тетка купила лиловую парчу и лиловую же дымку. А еще знала, что ей не по вкусу этот цвет. – Ну это же пошлость! Калма развязал тюк, разворошила сухую гору. Стручки фасоли – что птичьи кости. Тонкие, длинные. Выбирай и раскалывай пополам, вываливая фасолины в белый таз. – А по-моему, так красиво. У Веришкиных видела какое платье? – Идиотское! Фасолины каменисто-твердые. И стучат о стенки громко, только эти двое слишком увлечены друг другом. – Я хочу, чтобы по фигуре было! – Она нашла фотографию. – Вот, погляди! – Срамота! Калме захотелось взглянуть на платье. Нельзя. Ее работа – вот, на старом пододеяльнике, в белом тазу. Не отвлекаться. Собственный Калмы выпускной состоялся годом ранее. И не было ни приготовлений особых, ни беспокойства, которое сейчас наполняло дом. Линейка. Ресторан из недорогих. Стихи учителям. Нанятый тамада. Вино в графинах. Водка. И теткины скупые поздравления с началом взрослой жизни. Встреча с Родионом. Случайная, если верить ему. Короткая. Пара фраз ни о чем. – Что делать собираешься? – Родион по-прежнему носил сигареты в портсигаре и пользовался смешной старой зажигалкой. – Не знаю. – Поступать будешь? – Да. – Куда? – В училище. – И кем в итоге? – он спрашивает без издевки, как будто ему не все равно. – Парикмахером… или кондитером. Пока не знаю. – Лучше кондитером. А еще лучше – если в университет попробуешь. Калма была бы рада, но университет тетка не потянет. И Родион все понимает правильно. – Если хочешь, я помогу. – С чего вдруг? – Ну… пока – из личной симпатии. А дальше видно будет. – Нет. Родион воспринимает отказ спокойно и даже с улыбкой: – Сестре привет передавай. Это уже совсем лишнее, и Калма замалчивает привет, эту встречу и тем более разговор. Не было его, и все. А в училище принимают сразу. По специальности – кондитер. Тетка рада. Она исполнила свой долг. Калма очнулась у пещеры. Она лежала на снегу и плакала, обнимая ледяную винтовку. Слезы замерзали, коснувшись железа. И то наверняка примерзло к щеке. Останется след. Метка острова, которых хватало в душе, а теперь вот и на теле появились. Позже она замажет ожог и разведет огонь на древней плитке, которую притащила вниз еще старуха. Поставит старую сковороду, вскроет консервы и будет сидеть, глядя, как медленно плавится жир. Запах еды не пробудит аппетита, но вызовет отвращение. – Будешь? – Калма разложит тушенку по тарелкам и поставит одну перед ней. – Я знаю, ты не любишь жирное, но теперь-то можно. Она зачерпнет варево и коснется ложкой губ. На них останется жирный мерзкий след. – Помнишь, тетка все норовила подкормить? Ей казалось, что ты худенькая… а ты отдавала еду мне. Тайком. Это было хорошее время, да? Мы еще не ссорились. Жир обволакивал нёбо, и Калма заставляла себя есть. Жевать. Глотать. Усмиряла рвотные позывы и снова ела. – Если бы вы отпустили меня… Я же все сделала, чтобы вы отпустили. А вы… вы притворились, что все хорошо! Это ложь! Лгать – плохо! Она не ответила. Глупая кукла с глупыми мечтами. Хорошо, что их легко воплотить в жизнь. Тени на воде Калмину камню кланялись солониной, рыбой вяленой, шкурами и тканями, молоком и медом, спеша если не откупиться от неминуемой участи, то хотя бы облегчить ее. И смерть, поселившаяся вовне, но слишком близко, чтоб забывать о ней, отвечала милостью. Зимы приходили студеные, но быстрые. Налетали ветра, укрывали леса тяжелыми снежными шубами, ломали шеи непокорным соснам. Но домов не рушили. Весны же легко взламывали солнечными лучами ледяной покров. И вскорости снега отползали, таяли, подтапливая черные древесные корни. Жарой дышало лето. А осень кралась на рысьих лапах, паутинкой первых туч заплетая небо. И постепенно забывали люди про Тойе-Ласточку, про Туве-Медвежонка, чей дом, сожженный дотла, за многие годы успел зарасти сытной снытью, крапивой, а теперь и диким колючим малинником. |