Книга Нечисть, или Тайна старинной шкатулки, страница 42 – Диана Бош

— Так что за беда? Не подюжит — будет домовым век вековать. Пока не поймет всю свою мерзость и грехи.

— Так он же из-за любви… — угрюмо возразил первый.

— Неча мерзости свои любовью прикрывать. Пущай страдает.

— Я думаю…

— Не положено тебе думать! Ты понимаешь, что нас самих в нечисть обратят?! Только уже навсегда.

Первый понурился и загрустил. Некоторое время они молчали, потом второй сказал:

— А может, память ему совсем стереть? Чтобы и во сне не вспоминал. Тогда мучиться перестанет.

Первый резко повернулся и покачал головой:

— Эх ты! Я вот вижу, понимать он кое-что стал. А ты — стереть…

— Так зато мучиться не будет.

— Ну разве что так… Тогда давай стирай.

— Зачем мне память-то стирать? — испугался Герман. — Я не хочу.

Второй, нисколько не обращая внимания на его слова, открыл серый чемоданчик и вытащил оттуда толстенную книгу. Сдул с нее пыль и раскрыл посередине. Вслед за этим достал банку с клубящимся над нею сизым дымом, нюхательный флакон с коричневым порошком, пару тонких хрустальных бокалов и стеклянный шар.

— Что это? — испугался еще сильнее Герман.

— А чего бы тебе хотелось? — раздраженно буркнул второй. — Свидания с любимой?

— Ты, милок, потерпи, это не больно. Раз — и все. Что ты копаешься? — поторопил он второго. — Опять что-то задумал? Давай быстрей.

— Не надо, — вдруг хрипло произнес Герман, — я вас очень прошу.

— Что не надо? — напряженно осведомился первый.

— Память стирать не надо. Я хочу помнить все.

Воцарилась тишина. Человечки замерли, раздумывая.

— Я помню себя совсем маленьким, — прервал молчание Герман. — Няня оставила меня на белом покрывале в саду под цветущей яблоней. Я следил за порхающими с цветка на цветок пчелами и бабочками, и мне было хорошо. Но потом набежала туча и скрыла солнце. Я заплакал, попытался ползти и почувствовал резкую боль. Когда меня нашли, я был без сознания. Потом долго болел. У меня был жар или от простуды, или от пережитого стресса. А когда приходил в сознание, видел склонившуюся надо мною мать. От нее пахло снегом и тюльпанами, и мне казалось, что только от ее взгляда становится легче.

Человечки внимательно слушали, не перебивая и не останавливая Германа. Потом мрачно переглянулись.

— Что делать будем? — нерешительно спросил первый.

Второй пожал плечами и повернулся к Герману.

— А может, лучше забытье? Тем более по правилам давно нужно было память тебе стереть.

— Нет, — твердо ответил Герман. — Хочу все помнить. Не лишайте последней надежды.

Второй крякнул и отчеканил:

— Тут, понимаешь ли, дело похлеще, чем простое наказание. Речь о разуме идет. Если твое сознание всей нужной информации в себя не вместит, ты запросто свихнуться можешь. А оно тебе надо?

— Я выдержу, — упрямо сказал Герман.

— Серьезно?

Человечки опять переглянулись, и первый сказал:

— Расскажи ему все. Я в него верю.

— Ладно, пусть слушает…

То, что Герман услышал вслед за этим, было невероятно, и раньше он ни за что бы не поверил такому. Другое дело сейчас. Теперь-то он знал, что каким-то странным образом воплотился в мохнатое чудовище, и руки его стали похожи на лапы. И что не видит его никто, кроме кота, и только кот порой уставится желтыми, круглыми, как блюдца, глазами и следит за каждым его движением.

И по всему так получалось, что жить Герману в образе чудовища до тех пор, пока не развяжется кармический узел. Вот только почему этот самый узел завязался и как его развязать, Герман не мог сообразить. То ли рассказчик невнятно объяснял, то ли Герман соображать стал плохо, но главный смысл ускользал от него. И еще: как можно существовать сразу в нескольких ипостасях и в разных временах?

— Ну как ты не понимаешь, — терпеливо объяснял первый. — Время — оно не линейно. Сам-то ты будешь знать, что в твоей жизни следует за чем и какое воплощение за каким. Но с точки зрения стороннего наблюдателя тебя будет кидать из прошлого в будущее и обратно.

— Это как? — оторопел Герман.

— Да что непонятного-то? — вспылил второй. — Вот ты сейчас домовой?

— Да.

— И для тебя существует только эта реальность. И будешь в образе этом настолько долго, пока все свои грехи не искупишь. А потом опять в образе человеческом родишься. Но для меня уже все известно, и я вижу тебя сейчас одновременно и в образе нечисти, и в образе людском.

— Что ты ему говоришь? — возмутился первый. — Этак он и работать над собой не захочет, раз все уже известно.

— Захочет, — ухмыльнулся второй. — Потому что иначе для него время нового воплощения в таком случае может очень долго не наступить. То есть чем дольше он ошибок своих признавать не будет, тем дольше в образе чудища проживет.

— Значит, — уточнил Герман, — сейчас, когда я живу в образе нечисти, где-то по земле ходит другой Герман?

— Не совсем. Не другой Герман, а ты сам. Только для тебя это будущее еще не наступило и когда наступит — неизвестно.

* * *

Есия трясущимися руками нащупала выключатель и повернула ручку. Странные сны снятся сегодня: то метания в поисках любимого по лесу, то явственный разговор трех странных существ.

Она накинула на плечи тонкий халат и, стараясь не шуметь, пошла на кухню. По дороге заглянула в комнату к сынишке. Он ровно дышал, чему-то улыбаясь во сне. Мама и бабушка тоже, судя по всему, спали, но заходить и проверять их Есия не стала. У обеих настолько чуткий сон, что они умудрялись просыпаться не только от малейшего шороха, но даже от взгляда.

На кухне Есия поставила чайник на огонь и приткнулась на стуле, глядя в окно. По синему снегу тянулась цепочка черных следов. Они петляли вокруг двух соседних клумб и уходили далеко вдаль. Устав смотреть в темноту, она придвинула к себе кроссворд, оставленный на столе бабушкой Марией. Успела вписать в клеточки несколько слов и вдруг услышала стук. Тихий и размерный, он, может быть, и не вызвал бы таких бурных эмоций в другое время, но в три часа ночи он показался Есии зловещим. Оглянувшись на спальни родных, она на цыпочках просеменила к двери и выглянула в окно.

Там никого не было. Пусто и тихо. И даже недавние следы занесло мелкой снежной крупой.

«Почудилось? Конечно, почудилось», — выдохнула Есия с облегчением.

Сама не понимая, зачем, она точно так же, едва дыша, пошла на цыпочках обратно. Стук застиг ее на половине дороги. Тихий и вкрадчивый, он показался ужасающе громким. Есия медленно вернулась к двери и остановилась, прислушиваясь. В какой-то момент почудилось, что она слышит тяжелое дыхание, но тут же посмеялась над собой.