Книга Проклятие Гиацинтов, страница 60 – Елена Арсеньева

Лерон молчала.

— Не отвечайте, если не хотите, — молвил Вишневский. — Я и так все понял. Молчание — знак согласия. Так что я почти определенно знаю, кто именно прошиб мне голову и сломал ребро. Особенно учитывая, что Ларисса видела меня тогда, на набережной, рядом с вами. Она вас, конечно, спросила, кто это? Вы сказали, что адвокат, но имени моего не назвали, да? Именно поэтому Ларисса прежде всего и спросила в коллегии, кем интересовалась ее невестка.

— Ну да, — с вызовом бросила Лерон. — Я ей сказала, что знаю: мол, Шестаков — мой родной отец, а Микка — брат. А она мне что-то такое — это же Санта-Барбара, в натуре! Объяснила, как все обстояло на самом деле.

— Санта-Барбара? — усмехнулася Вишневский. — Да уж, Санта-Барбары во всей этой истории куда больше, чем вам может показаться. И в том, что касается вас, и в том, что вас не касается… ну да бог с ней, с этой самой Сантой. Что вы хотели мне сказать? Зачем искали меня?

— Я… — Лерон вдруг забыла, зачем в самом деле его искала. — А, вот что. Я все же хотела спросить: кто он, тот человек, поручивший вам сказать мне, будто Микка — мой брат?

— Этого я вам не скажу, это профессиональная тайна, — категорично ответил Вишневский. — Но слушайте, Лерон. От меня вы узнали не только о том, что как бы вышли за единокровного брата… к счастью, это неверно, да и оставим это пока что. От меня вы узнали также, что у вас был другой отец. Неужели эта новость оставила вас совершенно равнодушной?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Наверное, да. Я очень люблю своего отца… ну, вы понимаете, я говорю о том, кого привыкла считать отцом. И он меня любит. Я не хочу даже знать никакого другого отца, тем более что Шестаков умер!

— Совершенно верно, — согласился Вишневский. — А что делает человек, когда умирает?

— Когда умирает? — изумилась Лерон. — Да вроде бы он уже ничего не может сделать, а что?

— Верно, я глупо спросил, — хмыкнул Вишневский. — Ну ладно, что делает человек, когда знает, что должен умереть?

— А разве Шестаков знал, что должен умереть? Мне говорили, была авария… разве это не так? — испуганно спросила Лерон.

— Ну, вроде бы авария, — согласился Вишневский. — Конечно, авария — это всегда внезапность. Но, как сказано в одной моей любимой книге, человек смертен, а главное, он внезапно смертен. Что же делает человек, учитывающий внезапность своей смерти?

— Ну, не знаю, — промямлила Лерон, — может, место на кладбище покупает?

— О господи! — зашелся кашляющим смехом Вишневский. — А что он завещание пишет, вы слыхали?

— Ну да…

— Так вот дело в том, что Шестаков тоже написал завещание.

— А, я знаю! — откликнулась Лерон. — Мне Ларисса говорила.

— Ларисса?! — чуть ли в голос вскричал Вишневский. — Ларисса вам про завещание сказала?!

— Ну да, а что такое? — Лерон никак не могла взять в толк, что его так поразило.

— Погодите-ка, — насторожился Вишневский, — а что именно она вам сказала?

— Ну, что Шестаков с ней развелся, отказался от усыновления Микки, но квартиру, машину, деньги, дом, акции и все прочее имущество им все же оставил.

— Все прочее имущество… — задумчиво протянул Вишневский. — Надо полагать, расшифровывать это обтекаемое понятие Ларисса не стала?

— Да вроде нет, — стала припоминать Лерон. — А там особенное что-то?

— Особенное, особенное, — ухмыльнулся адвокат. — И это особенное он оставил своей единственной дочери, единственному родному, так сказать, дитяти — вам!

— И что там такое? — с интересом спросил Лерон. — Неужели еще одна квартира? Но почему же Микка и Ларисса мне ничего не сказали? Слушайте, а может быть, я просто уже опоздала в права наследства вступить? Это же вроде только в течение полугода после… ну, после смерти человека… наследники могут заявить о своих правах. А Николай Петрович Шестаков, — она никак не могла сказать: «мой отец», — умер уже несколько лет тому назад.

— Это верно, — согласился Вишневский, — насчет шести месяцев — все так, однако то имущество, которое, по завещанию Шестакова, должно принадлежать вам, пока находится под управлением некоего человека… его можно назвать компаньоном вашего покойного отца.

— Да что это такое? — с острым любопытством вновь спросила Лерон.

— А вот этого, — усмехнулся Вишневский, — я вам не скажу.

— Почему?

— Да просто жить охота! — хохотнул он. — Понимаете? Если за какую-то ерунду, за известие, заведомо ложное и ошибочное, меня по голове стукнули и ребро сломали, то за такую информацию меня уж точно прикончат! Отравят где-то тайком, никто ничего и не поймет. Ваша свекровь — медик, она некоторое время работала в НИИ тоскикологии, небось научилась там с ядами обращаться не хуже королевы Екатерины Медичи и ее лейб-медика Козимо Руджиери!

— Вы ошибаетесь, — проговорила Лерон, и голос ее дрожал от страстного желания поверить в то, что адвокат и впрямь ошибается, что вокруг нее не плетутся жуткие интриги. — Или опять неправду говорите.

— Дорогая Лерон, — сказал он устало, — я вас ни в чем не буду убеждать. Но у вашей новой семьи есть нотариус, у которого хранятся все их семейные бумаги. Там же лежит и завещание Шестакова. Почему бы вам к нему не сходить? Вы имеете на это право как единственная, по сути дела, законная наследница. Зовут его Иван Борисович Борисов, у вас есть чем записать телефон? Диктую.

На десятирублевке еще оставалось место, Лерон нацарапала номер телефона.

— А теперь — спокойной ночи, — сказал Вишневский. — Меня тут бранят, что я тишину больничную нарушаю. До связи, Лерон!

— До связи? — повторила она. — Вы уверены, что я вам еще перезвоню?

— Не сомневаюсь в этом, — сказал Вишневский. — Прочтете завещание — и перезвоните. Вы многое поймете, но в то же время у вас появится еще больше вопросов!

И он отключился.

Лерон немножко посидела с прижатой к уху трубкой, потом понесла ее на место. В квартире царила прежняя тишина, Микка все так же храпел, музыка в комнате Лариссы все так же тихо и сладко вздыхала.

«Как он храпит! — с тоской подумала Лерон, задержавшись под Миккиной дверью. — Как же рядом с ним ночь проспать?! А вроде в ту ночь, нашу брачную, он не храпел… Или я просто не слышала? Да и разве это была брачная ночь? Издевательство одно!»

У нее было так худо на душе… нужно было чем-то спасаться. Она пошла в гостиную, включила компьютер, нашла «единственно ценное, что имела в жизни» и смотрела на любимое лицо до тех пор, пока не начало темнеть в глазах.

А потом ей приснилась прабабка. Укоризненно качала головой, грозила пальцем… она чего-то не разрешала Лерон, что-то строго-настрого ей запрещала, но понять, что именно, Лерон никак не могла.

* * *

Мобильный заряжался, а Алёна с горечью думала: ну какая жалость, что она так безалаберна и не имеет привычки записывать телефоны нужных людей! У нее столько вопросов, но ведь есть же люди, знающие ответы на некоторые из них. А как с ними связаться? С той же самой Галиной, например, которая так много знала об интересующих ее персонажах. Она рассказывала Алёне о странных увлечениях Ларисы, о ее сыне, обладавшем не менее странными качествами, но все же женившемся на девушке из Правобережной, еще о чем-то рассказывала… ах да, о Евгении и Жужке, которого частенько видели в «Красном шерле»… что бы это значило, интересно, учитывая ярко выраженные склонности самого Жужки? Ну, может, элементарный бизнес-интерес, а возможно, и нечто иное. Алёна собиралась прояснить этот вопрос, используя все доступные ей возможности. Черт, до чего их было мало… Фактически только фотографии, которые делал Андрей… да и тех у нее еще нет!