Онлайн книга «Дети пустоты»
|
— Я уже думал — все, — говорит, лязгая зубами то ли от холода, то ли от страха, Губастый. — Очконидзе! — усмехается Сапог. — Они ж сами зассали. Ур-роды! Привыкли жить — на папином длинмузине с кайфоном в руке… Он делает шаг, вытаскивает из сугроба недокуренную коричневую сигарету и делает глубокую затяжку. — Фу, блин! Промокла… * * * — Я договорился, — Тёха кивает на фуры за спиной. — Будем шмотки разгружать. Три машины — по тыще на нос. Я, Сапог, Пятера. Губастый, Шуня — пойдете молиться у входа. Если местные наедут, скажите — Чингис поставил. Выдав эту длинную тираду, бригадир умолкает. — А пожрать нам дадут? — зачем-то спрашивает Губастый. — Догонят — и еще раз дадут, — гогочет Сапог. — Иди, молись, терпила. «Молиться» — это значит просить у добрых дяденек и тетенек копеечку на пропитание. Ремесло тонкое, хитрое, а при правильной организации — довольно денежное. Губастый им владеет в совершенстве. Он говорит, что главное — правильно обозначиться, привлечь внимание. И необязательно жалобить народ. Это самое простое, и «на слезу» наши люди уже давно не клюют. Куда лучше рассмешить или заставить задуматься. Губастый достает из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, огрызок карандаша и, примостившись на корточках, пишет большими буквами: «Помогите внуку маршала Тухачевского собрать денег на поездку в Москву. Хочу узнать в архиве правду о деде». Сапог ржет, хлопает Губастого по худой спине. — Спец! Уважуха! — Я попрошайничать не буду! — надувает вдруг губы Шуня. — Че, стыдно? — хмурится Тёха. — Ага. — А жрать не стыдно? — Ну, я… — Без базара! — Тёха неумолим. — Шагайте! Они уходят. Мы направляемся к стоянке с фурами. Сизый автомобильный выхлоп висит в воздухе и никуда не девается. Зычно перекликаются дальнобойщики, пронырливые китайцы носятся туда-сюда, как улыбчивые заводные куклы. Тёха подводит нас к складу, представляет мужику в длинном, почти до земли, пуховике. — Вот, эти. — Дохляки, — после секундного осмотра выносит мужик свой вердикт. — Имейте в виду — за два часа фуру не раскидаете — выгоню на хрен! — Кто это? — шепотом спрашивает Сапог у Тёхи. — Помощник Чингиса. — А Чингис тут за основного? — Типа начальника рынка. Фура, громадная, как дом, медленно пятится задом к воротам склада. Усатый водила, покусывая изжеванную сигарету, возится с запорами. Распахиваются дверцы — словно разевает пасть выброшенный на берег кит. Внутри — штабеля спрессованного шмотья. На черном полиэтилене упаковок белеют ярлыки с иероглифами. — Тьфу ты, — небрежно сплевывает Сапог. — Херня какая! Я думал, тут ящики будут неподъемные… Он расхлябанной походочкой подходит к фуре и тянет на себя один из брикетов. — Они по семьдесят килограмм, — с иронией говорит ему в спину водила. Сапог крякает. Я тоже не могу удержать унылый вздох. Мы двое суток ничего не ели. Семьдесят килограмм — это круто. Особенно если учесть, что в фуре двадцать одна тонна шмоток, сработанных быстрыми китайскими руками. Триста тюков-упаковок, закатанных в черный полиэтилен. — Пятёра, лезь наверх, будешь подавать, — командует Тёха. — Подаван, блин, — шипит Сапог. Он тоже хочет наверх, он тоже хочет быть подаваном. Но рациональный Тёха рассудил верно — я слабее и пользы от меня будет больше именно как от подавана. Берусь за первый тюк. Тяжеленный черный блин, блестящий и гладкий, с явной неохотой отлипает от штабеля. Я спускаю его вниз — на плечи Сапогу. — Первый есть первый! — хрипит он, подбадривая себя, и, пошатываясь, скрывается за дверями склада. Второй тюк. Тёха принимает его куда увереннее, чем Сапог. Ну, вроде дело пошло… После десятого тюка я чувствую, что стало жарко. Руки вот только болят, а так даже и ничего, нормальная работа. Тёхе и Сапогу внизу, конечно, тяжелее, от них валит пар, лица раскраснелись, но они тоже пока не жалуются. Правда, десять тюков — это всего лишь одна тридцатая всей фуры. Нам еще пахать и пахать, а время идет. Помощник Чингиса пару раз уже выглядывал, чтобы посмотреть, как у нас дела. И, судя по роже, оба раза остался недоволен. Следующие двадцать блинов идут как по маслу. Крайний к дверцам фуры штабель мы раскидали. Принимаюсь за следующий. Теперь приходится подтаскивать блины. С ужасом понимаю — а ведь по мере разгрузки фуры расстояние будет все увеличиваться и мне придется носить тюки из глубины промороженного железного ящика! Нет. Не надо об этом думать. Есть «здесь и сейчас», так всегда Бройлер говорил. Вот этим «здесь и сейчас» и надо заниматься. А до «после того» еще надо дожить. В нашем случае это слово — «дожить» — вовсе не фигура речи. Тридцатый, юбилейный тюк я тащу к дверцам волоком. Руки еле гнутся, спина ноет, сердце гулко бухает в ушах, ноги подгибаются. Сапог, принимающий блестящий блин, выглядит не лучше моего. А ведь мы осилили пока только одну десятую первой фуры! Фур всего три. Что ж я маленьким не сдох, а? Тёха, злой как черт, орет на меня снизу: — Шевелись! Я шевелюсь. Я очень шевелюсь. Так шевелюсь, что падаю, поскользнувшись на металлическом полу фуры. Подходит мужик в пуховике. В руках у него папка с бумагами. Он несколько секунд наблюдает, как я воюю с тюком, волоча его к дверям, потом сплевывает в грязный снег. — Работнички, вашу мать. Как я доживаю до пятидесятого тюка, мне и самому непонятно. Во рту сухо, язык распух, и я его все время прикусываю. Перед глазами плавают красные пятна, руки трясутся. — Пе… передохнуть бы… — хриплю я Тёхе. — Две минуты! — кивает он и поворачивается к пошатывающемуся Сапогу. — Не кури! — Аха… — кивает Сапог и садится, разбросав ноги, прямо в серый сугроб рядом с колесом фуры. Я ложусь в фуре на пол, смотрю в блестящий потолок. По нему бродят серые тени. Настроение паршивое. Ясно, что в срок разгрузить все эти блины мы не сумеем. О том, что есть еще две такие же фуры, даже думать страшно. Зарабатывать деньги тяжело. Скачок лучше. Вспоминаю очкастого парнишку из Ульяновска, у которого я отнял сумку и кошелек. Ну и по фиг, что он сиротам и детдомовским помогал. Зато уродоваться не пришлось. Раз, раз — и бабки в кармане! Собравшись с силами, зову нашего бригадира: — Тёха-а-а! — Че? — Может, ну его? Смотаем в город, скачканем пару раз — и ноги из этой Читы? Тёха несколько секунд думает, потом отвечает: |