Онлайн книга «Дети пустоты»
|
— Ну и че? — прерываю я его захлебывающийся шепот. — Не знаю… — Губастый смотрит на меня поверх книги глазами голодной дворняги. — Может, зря мы это все… Может, у Мезиновых надо было остаться, а? — Теперь какая разница? Че жалеть о том, что уже улетело? — А может, вернемся? — Губастый свешивается с полки, упирается в мою рукой и частит: — Деньги есть! Доедем! Хорек, наверное, уже выздоровел. Весна скоро… — Глохните! — негромко, но четко произносит снизу Тёха. И после паузы добавляет совсем другим тоном: — Немного же осталось… Я откидываюсь на подушку, жестом прошу у Губастого книжку, открываю наугад и читаю: «Это компания холостых мужчин. Жизнь их протекает в грубых стычках, от которых они еще более черствеют. Порой мне просто не верится, что их породили на свет женщины. Кажется, что это какая-то полузвериная, получеловеческая порода, особый вид живых существ, не имеющих пола, что они вылупились, как черепахи, из согретых солнцем яиц или получили жизнь каким-нибудь другим, необычным способом. Дни они проводят среди грубости и зла и в конце концов умирают столь же скверно, как и жили». * * * Всю дорогу до Хабаровска у меня болит голова. Я стараюсь поменьше шевелиться, не ем, хотя Тёха специально заказал для меня суп и второе из вагона-ресторана. Шуня тоже все время лежит. И молчит. Вообще, разговаривают у нас теперь только Губастый и Сапог. Но они больше не спорят, а обсуждают, как мы круто заживем на берегах речки Уссури. — Дом будет двухэтажный! С красной крышей! Чтобы всем места хватило! И двор большой! — размахивает руками Сапог. — И ворота! У каждого своя комната. Круто, прикинь? Губастый на задней стороне обложки книги «Морской волк» рисует план будущего дома: — Вот тут сарай для коровы… А это баня! — Корова, — фыркает Сапог. — Ну ты загнул! — Молоко же! — доказывает Губастый. — Творог, сметана. Я творог люблю. — Пусть будет корова, — соглашается Сапог. — И еще кроликов надо завести. Я ел однажды — вкуусно-о… Слушать их смешно. А потом до меня доходит: они оба описывают не дом своей мечты, а дом Мезиновых. А мы все едем и едем, и края-конца нашего путешествия не видно… * * * В Хабаровске на привокзальной площади, возле памятника основателю города, сидит дед. Бородатый, замшелый такой дедок в кирзовых сапогах, телогрейке и облезлой собачьей шапке. Дед торгует кедровыми орехами. Вокруг ходят люди, бомбилы зазывают пассажиров: — А вот на такси поедем! Кому такси! — Почем орешки? — спрашивает Сапог. — Двадцать, — шамкает дедок и смотрит на нас из-под шапки выцветшими голубыми глазками. — А не подскажете, как нам до Таежного доехать? — интересуется Губастый. — Двадцать, — не меняя позы, повторяет бородатый коммерсант. Берем два стакана орешков, ссыпаем их Шуне в карманы. — Какой Таежный нужон-то? — интересуется подобревший дедок. — Который на Уссури, — Губастый достает потрепанную брошюрку. Поизучав текст, дедок шевелит бородой, потом говорит: — Вона че… Не, паря, это не здеся, не в Хабаре. В Приморский край вам надо. По магистрали километров пятьсот будет, и потом налево. Тама Бикин-городок. Доедете — и поспрашайте. — Ясно, — разочарованно кивает Губастый. Мы отходим от памятника, оставив дедка в одиночестве. — Блуданули, — констатирует Сапог и дает Губастому по затылку — Че ж ты кричал: Хабаровск, Хабаровск? — Так тут написано — Хабаровск, — оправдывается Губастый и тычет Сапогу в лицо брошюркой. Тот берет ее, внимательно читает и ржет. — Вот ты слепошарый! Это типография в Хабаровске! Ну, где книжку эту напечатали. А адрес внизу написан. «Приморский край, поселок Таежный, улица Комсомольская, дом девять». При-мор-ский! Понял? — Хватит базарить, — бесцветным голосом обрывает их Тёха. — Пятьсот километров для бешеных собак не крюк, — я пытаюсь пошутить, но никто не смеется. Бредем на вокзал. У дверей я оборачиваюсь и вижу, как косари сгоняют дедка с его места и он, еле переставляя скрюченные ноги, ковыляет прочь от памятника, прижимая к груди мешок с орехами. * * * Однажды, еще прошлой весной, мы две недели работали на ВДНХ. Нам предложил Гасан, авторитетный мужик с Алексеевской. У него там ларьки, магазин, и все местные бомжи под ним ходят. Гасан не мародерничал, сказал — тридцать процентов денег — наши. Это по-божески. И мы стали ездить на ВДНХ. Вообще-то это место называется ВВЦ, но все говорят — ВДНХ. Бройлер сказал нам, что ВДНХ расшифровывается как Выставка достижений народного хозяйства. Не знаю, какое у нашего народа хозяйство. Наверное, торговое, потому что на ВДНХ все торгуют. Там разные красивые дома, прямо как дворцы, называются павильоны, и в них продают всякое — шмотки, холодильники-пылесосы, аппаратуру, компьютеры, книжки, диски, фигню всякую сувенирную. Однажды мы с Сапогом зашли в здание, где рынок «Садовод», где семена и растения всякие продаются. Ну, для дачников там, для огородников и фермеров. Большущий зал со стеклянной крышей, народищу полно. И везде цветочки-росточки, семена, даже пальмы есть, в кадках. А в самом конце зала, на стене, круг белый, плакатом заклеенный. Плакат огромный, с подсолнухом. Ну, мы ходили-ходили, цветочки нюхали. И тут этот плакат отлепился и вниз свесился. А под ним мужик какой-то улыбчивый, в фуражке и с белым голубем. Сапог говорит: — Зырь, это кто? Я плечами пожал, а старик один, он саженцами торговал, вышел в проход, перекрестился и громко так сказал: — Слава богу, Юрий Алексеевич, явили вы миру лик свой светлый! Чудо воистину! — Святой, наверное, — сказал тогда Сапог. Бройлер в это время работал у главного входа. Мы когда ему рассказали про плакат и мужика, он вздохнул: — Павильон этот раньше назывался «Космос». Там были представлены всевозможные достижения советского космического проекта — корабли, спутники, скафандры, космическая еда. Меня часто родители водили туда в детстве. А мужик, как вы выразились, с голубем — первый в мире космонавт, Юрий Гагарин. Неужели не знаете? И тут я вспомнил — точно, Гагарин! Нам про него Валет в школе рассказывал. А еще он сказал, что мы все живы только благодаря советскому наследству. Что без него давно бы уже пошли по миру. И что надо новое создавать, а никто этим не занимается, потому что проще торговать, чем работать. И много всякого наговорил. И Бройлер про то же завелся, только непонятными словами: «компрадорское государство», «сырьевой придаток», «утрата державной гордости» и прочее. Он любитель такие телеги задвигать. Мы слушали-слушали, а потом надоело, все равно ничего не понятно. |