Книга Дети пустоты, страница 6 – Сергей Волков

Пока Губастый со стоном и плачем поднимался, размазывая по лицу кровавые сопли, я ощупывал себя. В детдоме мне не раз и не два доводилось получать крепких кренделей, но так сильно и остервенело меня, пожалуй, били впервые.

— Ноги-руки целы? — Парень в пилоте повернулся ко мне. — Идти можешь? Тогда валим отсюда. Быстро!

И мы свалили. Свалили настолько быстро, насколько могли. Долго шли по какой-то мокрой и темной лесопосадке, пока не пришли к заброшенной кирпичной хибаре без окон. Разведя костер и скинув пилот на колченогий табурет, парень прищуренными от дыма глазами внимательно оглядел нас, закурил, катнул грязный баллон с водой.

— Умойтесь. Меня Тёха зовут.

— А почему «Тёха»? — спросил я, чтобы что-то спросить.

— Фамилия — Тетёхин, — ответил он.

Я в другое время улыбнулся бы, наверно, смешная фамилия, но сейчас было как-то не до смеха.

— Откуда вы? — спросил Тёха.

Памятуя, какую реакцию вызвал мой ответ в прошлый раз, я прошамкал разбитыми губами:

— Сегодня только приехали.

— Не тупи, — раздраженно сказал наш новый знакомец. — Я спросил — откуда?

Губастый, испуганно поглядывая на меня, ответил.

— Че тут делаете? — продолжил допрос Тёха.

— Мы с детдома сбежали, — мне почему-то не хотелось рассказывать про то, что в Москве «можно жить».

— Ты че, сука, травишь? — рявкнул Тёха, резко поворачиваясь ко мне. — Сказал — не тупи!

И тут Губастый, которого, видимо, все последние события вконец измотали, заревел навзрыд. Он сидел на синем пластмассовом ящике из-под бутылок, держась окровавленными руками за грязную голову, и плакал, как маленький ребенок, — задыхаясь, захлебываясь слезами…

Тёха подошел к нему, замер в раздумьях, а потом произнес неожиданно осипшим голосом:

— Ну все, все! Никто вас больше не обидит. Со мной будете. Все, я сказа-ал!

* * *

Нам везет. В сумке прикинутого мужика оказывается масса всякого ценного барахла — ноутбук, мобила без симки, спортивный костюм, свитер, папка с документами, несколько ярких тоненьких книжек, жареная курица, помидоры, колбаса и хлеб в пакете, игра «Тетрис», бутылка коньяка «Черный аист», два полотенца и дорожная мелочь — зубная щетка, бритва, шампунь, гондоны, чай в пакетиках, сахар и плеер с наушниками.

Мы вываливаем все это добро на стол и, прежде чем нести Менеджеру, берем то, что может пригодиться самим. Тёха забирает бритву и коньяк, Сапог — плеер, я — свитер, Губастый — книжки, Хорек, счастливо улыбаясь, тискает в цыпкастых руках «Тетрис», а Шуня приватизирует все мыльные принадлежности и презервативы.

Жратву мы тут же приходуем по назначению. Домашняя курица, запеченная в духовке, без всех этих чурковатых приправ, которыми обычно ее посыпают в грилятниках, — это такой кайф! Потом Тёха кидает добычу в большой ашановский пакет и идет к Менеджеру.

Нам нечего делать, и, развалившись на диване в блаженной сытой истоме, мы вяло переговариваемся, обсуждая сегодняшний скачок. По всему выходит, что ребята мы лихие, умелые и надо бросать осточертевшую работу в пробках и переходить на благородный скачковый промысел.

Больше всех за это дело агитирует Сапог:

— Мы что, чмошники? Забодало уже бензин нюхать. Иногда так башка болит, что глаза наружу вылазят. А на скачке все классно выходит: р-раз — и полна коробочка: и бабэ есть, и хавчик, и шмотки. Можно не только бухих, а и так…

— Как «так»? — спрашиваю я.

— Ну… — Сапог заминается. — Засечь фраера прикинутого, выцепить в тихом месте и в бубен! Тыдыщь! Тыдыщь! И еще, еще!

Он вскакивает и, размахивая кулаками, начинает показывать, как нужно давать «прикинутому фраеру» в бубен.

— Ага, а потом косари начнут шерстить тут все подряд, — осторожно не одобряет идею Губастый.

— О, зассал сразу! — Сапог подскакивает к Губастому и в шутку начинает молотить его: — Тыдыщь! Тыдыщь!

— Хватит вам! — строгим голосом прикрикивает Шуня, возящаяся с тенями для глаз, и странное дело — Сапог послушно садится на свое место.

— Губастый прав. Если гоп-стопить начнем, нас быстро накроют, — подвожу я итог дискуссии. — Бройлер говорил, что, ступив на территорию закона, мы можем оказаться у него… как это…

— Под пятой, — пищит Хорек.

— Во-во, под железной пятой!

— А пошли вы, — отмахивается Сапог. — Нету уже Бройлера! Он вот все хотел так делать, чтобы всем хорошо. И лежит теперь…

— А правда, — задумчиво спрашивает Губастый. — Где он сейчас?

— В морге, — пожимает плечиками Шуня. — Так всегда бывает: увезут мертвого в морг и, если неделю никто не забирает, хоронят где-нибудь.

— Ты-то знаешь? — недоверчиво ухмыляется Сапог.

— Представь себе, — поворачивается к нему Шуня и кокетливо выгибает подкрашенную бровь. — Сапожок, скажи: так хорошо?

— Зашибись, — бурчит он в ответ и краснеет.

Мне художества, сотворенные Шуней вокруг собственных глаз, не нравятся — тут красно, как с недосыпа, тут сине, как с перепою.

— Зашибись, зашибись! — поет довольная Шуня, кидает в безразмерную сумочку свои косметические причиндалы, закидывает ногу на ногу. — А вот если бы максфакторские тени купить… Сапожок, дай денежку, а?

— С деньгами любой дурак сможет, — солидно басит Сапог и изображает задумчивость.

По его сплюснутому лбу ползут извилистые морщины, обветренные губы шевелятся. Наверное, Сапог хочет обсмеять Шунины словечки про «денежку», но не знает как.

— Да, с деньгами хорошо… — пригорюнилась тем временем Шуня. — Мне Анжеличка рассказывала, что у олигархов, если вдруг они разоряются, сразу импотенция наступает. Потому что без денег они себя мужиками уже не считают.

Деньги — любимая Шунина тема. Она на сто процентов уверена, что самое главное в жизни — иметь много-много денег. «Тогда, — говорит Шуня, — будет и любовь, и счастье, и все остальное».

Сапог с ней все время спорит. У него свое мнение:

— Надо место в жизни найти. Такое, чтобы только для тебя оно было. Если найдешь — то все будет, и деньги, и житуха кайфовая. Вот я найду правильное место и поднимусь сразу. Тогда и вас, лохов, к себе перетащу. Дом построю трехэтажный, с баней! Хорек будет у меня дворником, Губастый этим… э-э-э… садовником, во! Слышь, Губастый, садовником будешь? А Пятёру я водилой возьму, гы!

— А меня? — невинно хлопает ресничками Шуня. — Меня кем возьмешь?

— Любовницей, — выпаливает Сапог и снова краснеет.

— Просто каждому свое, — солидно высказывается Губастый, не отрываясь от книжки из стыренного баула. — Кто-то может и без денег. Монахи вон в монастыре живут без всего. Им там хорошо.