Онлайн книга «Клавесин Марии-Антуанетты»
|
– Грех и расплату?.. – как эхо, повторила за ней Мария Антоновна. Лиза открыла глаза и огляделась. Они ехали по Петроградской стороне, в ее глухом краю, примыкающем к Каменному острову. – Эй, а куда мы едем? – окликнула она водителя. – Все нормально, – ответил тот, не поворачивая головы. – Что значит – нормально? – Лиза напряглась. – Мне же нужно к Пяти Углам… – Так лучше ехать, – на этот раз он скосил на Лизу совиные глаза. – Я не хочу попасть в пробку… – В пробку? – переспросила Лиза. – Какие пробки в такое позднее время? – Ну, я хотел сказать, что там ремонт… вся дорога разрыта… Да не беспокойтесь, довезу в лучшем виде! – В лучшем виде? – переспросила Лиза. – Высадите меня здесь! – Сиди! – рявкнул водитель. Лиза схватилась за ручку двери, попыталась открыть – но замок был заблокирован. – Что это такое?! – выкрикнула Лиза, стараясь не показать свой страх. – Сейчас же остановите машину и выпустите меня! Она замолотила водителя кулачками куда попало – по рукам, по плечу, по спине. Ее сердце колотилось, по лбу катились капли холодного пота. В мозгу стучало: «Сначала Лена, а теперь я… теперь я… живой мне не выбраться из этой переделки…» – Остановить? – переспросил водитель, сбрасывая скорость. Он как будто не замечал ударов – да, впрочем, что могла сделать хрупкая пианистка с сильным широкоплечим мужчиной? Машина затормозила, подъехала к тротуару. Водитель всем телом развернулся к Лизе, уставился на нее немигающими совиными глазами, протянул к ней сильные руки. – Остановить? – повторил он странным клекочущим голосом. – Остановить – это можно, почему не остановить… Лиза резко отстранилась от него, насколько позволял тесный салон машины, вжалась спиной в дверцу. Она в ужасе следила за круглыми совиными глазами, за короткими сильными пальцами, тянувшимися к ее горлу… Софочка поднялась с дивана, подошла к большому зеркальному окну, встала в полукруглом балконе-фонарике. Окно выходило на Фонтанку, с одной стороны виден был Симеоновский мост, с другой – Невский. Посмотрела в обе стороны и вдруг увидела знакомую темно-синюю карету, узнала бородатого кучера Илью, важно восседающего на козлах. Папенька! Папенька едет! Бросилась через комнату, навстречу – и вдруг от волнения у нее потемнело в глазах, ноги подкосились, и она едва не упала. Чтобы не расстраивать папеньку, она вернулась, села на диван, села с лицом послушной девочки, ждала его в нетерпении. И вот в соседней зале послышались приближающиеся шаги, громкие озабоченные голоса. Дверь распахнулась, она не выдержала, вскочила, побежала навстречу. Он появился в дверях – высокий, красивый, в узком темно-зеленом кавалергардском мундире с серебряными погонами, родной, любимый. Пухлые щеки с чудесными ямочками, два золотистых бака, высокий лысоватый лоб с остатками вьющихся белокурых волос, между бровями – морщинка, такая привычная, такая знакомая, как у его великой бабушки Екатерины Второй на многочисленных портретах, и грустные, прозрачно-голубые глаза. Чуть позади него, ближе к окну, стоял мраморный бюст, отличная копия скульптурного портрета работы Торвальдсена – император Александр I, Александр Благословенный. То же самое любимое лицо, папенька… Обвив его шею руками, она прижалась к нему, повисла, уткнулась в щеку, повторяя: «Папенька! Папенька!» Он ласково отстранился, взглянул на нее с отеческой заботой, неловко переступил ногами в лакированных ботфортах, пробормотал смущенно: – Ну, ну, Софочка!.. – и добавил с нерешительной, неуверенной, ласковой строгостью: – Мне сказали, что ты опять больна и не слушаешь докторов. Если бы ты знала, как это меня огорчает! Прошу тебя, делай в точности все, что они велят… – Я совсем здорова, папенька, – перебила она, прижалась теснее. – Всего лишь маленький жар, это пройдет. И наперекор своим словам от волнения закашлялась, сотрясаясь узкой детской спиной. – Ну вот, ну вот, видишь… – папенька поник, сутуло опустив плечи. – Вот видишь… да ты совсем больна! Тебе нужно на юг… здешний климат для тебя губителен! – Нет, не сейчас! – зашептала она растерянно, мешая французские слова с русскими. – Я не буду кашлять, не буду болеть, только не уходите, прошу вас, не уходите! Побудьте со мною! Помните, вы обещали, что уйдете в отставку, мы уедем и будем вместе, всегда вместе… – Да, в отставку… – он отстранился, стал сразу чужим. – Ты же знаешь, Софочка, какая на мне лежит обязанность, какая огромная ответственность… какой груз… Рядом послышались шаги, негромкий голос матери: – Простите, ваше величество, что беспокою вас, но я непременно должна сказать… Софья отстранилась от папеньки, неприязненно взглянула на неприлично красивое и молодое лицо Марии Антоновны. Всегда она приходит не вовремя, всегда отнимает у нее папеньку, а он и так слишком редко навещает ее. Кажется, папенька и сам недоволен. Морщинка между бровей сделалась глубже, голубые глаза потемнели. – Что вам, Мари? Я же просил… – Я непременно должна, государь! – повторила Нарышкина. – Это очень важно! Я не стала бы вас беспокоить… Папенька вздохнул, поцеловал дочь в темя, поднялся и пошел вслед за Марией Антоновной в соседнюю залу. Софочка положила ноги на диван, обхватила руками колени. В большом зеркале видны были фигуры матери и папеньки. Они о чем-то тихо и горячо говорили, и она почувствовала детскую, горькую, жгучую ревность. – Я просил вас… – проговорил Александр, оставшись наедине с Нарышкиной. – Но это важно, очень важно! – ответила Мария Антоновна и порывисто схватила его за руку. Александр мягко высвободил руку, с укором взглянул на нее, подумал – как же она все еще хороша. – Я видела будущее, – зашептала Нарышкина. – Это будущее было скверным! Бунт и бунтовщики – не мужики, не чернь! Офицеры, гвардейцы, дворяне! Люди из лучших семей! – Господи! – вздохнул Александр. – Со всех сторон говорят мне об этих настроениях, теперь еще и вы… Но я не верю, не верю! Есть дворянская честь, есть присяга, есть любовь к Отечеству, наконец! Скажите, кто вас научил?.. – Никто! – Щеки Нарышкиной покрылись пунцовыми пятнами. – Я это видела, видела своими глазами! Лицо императора приобрело скучающее и неприязненное выражение. Нарышкина поняла, что сейчас он прервет разговор, и заторопилась, понизив голос: – Вы не верите мне? Но вот что я еще видела… комната, слишком тесно заставленная старой мебелью – несколько стульев, канапе с львиными лапами, кресла красного дерева, секретер, бюро, письменный стол с бронзовой чернильницей и очиненными перьями, ночной столик со свечою в бронзовом подсвечнике… итальянские картины на стене – «Богоматерь» и «Архангел Гавриил», часы, остановленные на половине первого… китайские шелковые ширмы, полинялые, с едва видным рисунком… и за этими ширмами… |