Онлайн книга «Скрюченный домишко»
|
Вот женщина, внушающая тревогу, мелькнуло у меня… потому что критерии, по которым она живет, явно не те, по которым живут обыкновенные женщины. Я сразу понял, почему София употребила слово «безжалостность» в применении к ней. Комната отдавала холодом, и я даже поежился. Клеменси Леонидис произнесла спокойным тоном хорошо воспитанной женщины: – Садитесь, пожалуйста, старший инспектор. Есть ли какие-нибудь новости? – Причиной смерти был эзерин, миссис Леонидис. Она задумчиво проговорила: – Значит, это убийство. Несчастный случай, как я понимаю, исключается? – Да, миссис Леонидис. – Будьте, пожалуйста, помягче с моим мужем, старший инспектор. На него эта новость очень сильно подействует. Он боготворил отца и вообще переживает все очень остро. Он человек эмоциональный. – Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис? – Да, вполне хороших. – И спокойно добавила: – Мне он не очень нравился. – Почему? – Мне не нравились его жизненные установки и его методы. – А как вам нравится миссис Бренда Леонидис? – Бренда? Я редко ее вижу. – Не думаете ли вы, что между нею и мистером Лоуренсом Брауном что-то было? – Вы хотите сказать – что-то вроде романа? Не думаю. Да мне, собственно, и неоткуда это знать. Голос ее звучал равнодушно. В комнату ворвался Роджер Леонидис, и снова возникло впечатление, что влетел огромный шмель. – Меня задержали, – выпалил он. – Телефон. Ну что, инспектор, есть новости? Что послужило причиной смерти отца? – Смерть вызвана отравлением эзерином. – Что вы говорите! Боже мой! Значит, все-таки это она! Не захотела ждать! Он ее подобрал, можно сказать, из грязи, и вот награда. Она его хладнокровно убивает! Боже мой, как подумаю, все во мне закипает. – У вас есть конкретные основания так думать? – спросил Тавернер. Роджер заходил по комнате, ероша волосы обеими руками. – Основания? А кто же еще мог? Я ей никогда не доверял, она всегда мне не нравилась! Никому не нравилась. Мы с Филипом в ужас пришли, когда отец однажды явился домой и сообщил о своей женитьбе. В его возрасте! Безумие, чистое безумие! Отец был человеком поразительным, инспектор. Живой ум, как у сорокалетнего. Всем, что у меня есть, я обязан ему. Он все для меня сделал, ни разу не подвел. Это я его подвел… как подумаю… Он тяжело опустился в кресло. Жена спокойно подошла к нему: – Хватит, Роджер, хватит. Не взвинчивай себя так. – Да, душа моя, знаю. – Он взял ее за руку. – Но как я могу оставаться спокойным… Как могу не испытывать… – И все-таки мы все должны сохранять спокойствие. Старший инспектор нуждается в нашей помощи. – Это верно, миссис Леонидис. – Знаете, чего мне хочется? – закричал Роджер. – Мне хочется задушить эту женщину своими руками. Отнять у бедного старика несколько лет жизни! Будь она сейчас здесь… – он вскочил, его трясло от ярости. Он протянул вперед руки, скрючив пальцы, – …я задушил бы ее, задушил… – Роджер! – одернула его Клеменси. Он смущенно взглянул на нее: – Прости, душа моя. – Он обернулся к нам: – Извините меня. Я не владею собой. Я… Простите… И он опять вышел из комнаты. Клеменси Леонидис с едва заметной улыбкой проговорила: – На самом деле Роджер мухи не обидит. Тавернер вежливо улыбнулся. А затем начал задавать свои обычные рутинные вопросы. Клеменси Леонидис отвечала кратко и точно. Роджер Леонидис был в день смерти отца в Лондоне, в Боксхаузе, у себя в управлении. Вернулся он засветло и какое-то время, как обычно, провел с отцом. Сама она, как всегда, находилась в Институте Ламберта на Гауэр-стрит, где она работает. Вернулась домой почти в шесть вечера. – Видели ли вы свекра? – Нет. В последний раз я его видела накануне, мы пили с ним послеобеденный кофе. – А в день смерти вы его видели? – Нет. Я, правда, ходила на его половину, Роджеру показалось, что он оставил там свою трубку – очень ценную вещь. Но, как выяснилось, он оставил ее на столике в коридоре, так что мне не пришлось беспокоить свекра. Он часто ложился около шести вздремнуть. – Когда вы услыхали о том, что он заболел? – Бренда прибежала и сказала. Примерно в половине седьмого. Вопросы эти, как я знал, ничего не значили, но я видел, с каким пристальным вниманием изучает инспектор Тавернер эту женщину. Он задал ей несколько вопросов о характере ее работы в институте. Она объяснила, что работа связана с радиационным эффектом атомного распада. – Значит, вы работаете над атомной бомбой? – Нет, в моей работе нет ничего разрушительного. Институт проводит эксперименты по терапевтическому действию. Тавернер наконец встал и изъявил желание познакомиться с этой частью дома. Она как будто слегка удивилась, но вполне охотно провела их по всей квартире. Спальня с двумя односпальными кроватями под белыми покрывалами и лишь самые необходимые туалетные принадлежности снова напомнили мне больницу или монашескую келью. Ванная тоже выглядела аскетично – не было тут ни роскошного оборудования, ни общепринятой коллекции косметики. Пустая кухня блистала чистотой и содержала лишь множество полезных приспособлений, экономящих хозяйский труд. Наконец мы подошли к двери, которую Клеменси отворила со словами: «Это личная комната мужа». – Входите, – окликнул нас Роджер. – Входите. Я с облегчением перевел дух. Что-то в суровой чистоте квартиры действовало на меня угнетающе. Зато эта комната была сугубо индивидуальна. Большое бюро с деревянной шторкой, беспорядочно набросанные на нем бумаги, старые трубки и табачный пепел. Большие вытертые кресла. Персидские ковры на полу. На стенах выцветшие фотографии: школьники, игроки в крикет, военные; акварельные наброски пустынь, минаретов, а также парусники и морская тематика, морские закаты. Словом, приятная комната, принадлежащая славному, дружелюбному, компанейскому человеку. Роджер неловкими руками достал из стеклянного шкафчика и разлил по стаканам что-то, при этом скинув мимоходом с одного из стульев книги и бумаги. |