Книга Агония, страница 35 – Николай Леонов

За своим плечом Корней услышал:

— Костя? — Даша стояла, приподнявшись на носки, вытянувшись.

— Паненка, — нарочито медленно сказал Корней, — или не видела?

— Не видела, — Даша шагнула в сторону. Корней схватил ее за руку. — Не видела, не слышала, ничего не знаю.

Корней заглянул девушке в лицо, спросил:

— Какой Костя? Товарищ себя Николаем называл.

— Не время. Корней, — Хан вышел из номера. Корней отпустил Дашу, согласно кивнул.

— Заднюю дверь отворю, дворами унесешь. Хан шагал легко, словно не тело нес, а так, незначительное. Миновав два узких двора, он вышел в переулок и тут же услышал цокот копыт, мягкий стук пролетки на дутиках. Лихач подкатил, будто ждал, и, осаживая рысака, зарокотал традиционное:

— По-жа... По-жа...

Хан сел в пролетку, усадил рядом тело, завалил его в угол, стукнул по спине кучера и сказал:

— Слушай, дядя, приятель мой перебрал малость, отвези-ка его сам, — он протянул червонец, кучер взглянул на ассигнацию и спросил:

— Куда прикажете?

— Гнездниковский. Растолкаешь, он дом сам укажет, — Хан выскочил из пролетки, и она, подрагивая, покатилась.

Корней ждал в подворотне. Хан чиркнул спичкой, прикурил, осветил лицо Корней и стоящую позади Дашу, сказал:

— Я свое сделал, Корень, теперь дело за тобой. Обветшалый штакетник пьяно опирался на метрового роста лебеду, калитка лежала на земле: умерла от старости. За лебедой и чахлыми выродившимися яблонями, опустившись в землю по самые окна, скособочился домишко. Когда Корней, Даша и Хан вошли через незапертые двери, дом заскрипел, хлопнул недовольно ставней, кашлянул пылью.

— Париж, Ницца, — Даша прикрыла пухлые губы платочком, чихнула. — Апартаменты для уличных байстрюков.

— Паненка, — Корней тоже прикрыл рот платком, кашлянул.

— Не знаю такой. Меня Дарьей зовут, запомни, Корней, твердо: Дарья Латышева.

Хан, поставив в углу тяжелые чемоданы, смотрел на запустение и грязь равнодушно, а разговора, казалось, вовсе не слышал.

— Гражданка Латышева, убедительно прошу пыль вытереть, пол помыть, — тихо сказал Корней. — Нам тут жить несколько дней. В дружбе и согласии. Человека, Даша, не в праздник проверяют, — он улыбнулся, зубы у него были белые и ровные. — Будни, девушка, — проверочка надежная. Потерпи, родная, потерпи.

Корней и Даша рядом смотрелись. Он — матерый, крепкий и поджарый, одетый дорого и неброско, она — молодая, сегодня непривычно нервная, с гордой осанкой, одетая под барышню из бывших. Вот обстановка тут была для них неподходящая — ни в цвет, ни в лист. А Хан, прислонившийся к косяку, будто родился и вырос тут, костюм без фасона, цвета неопределенного, сапоги с обрезанными голенищами.

— Хан, печку растопи, воды для Даши согрей, — Корней кивнул на дверь. — Идем покажу, где что.

Они вышли в палисадник, обогнули домишко. Корней указал на колодец и ведра.

— Инструмент на чердаке, да у тебя и свой имеется, — сказал Корней. — Петли, запоры проверь, смажь, сделай как следует. Девку из дома не выпускай, шальная она.

— Вязать? Иначе не удержишь, как ни кличь ее, а Паненка... — ответил Хан.

Корней взглянул испытующе, ну, мол, говори дальше.

— Она не заложит, а решила сбежать — сбежит. Баба с возу...

— Разумно, — согласился Корней, а про себя добавил: “Кабы я ее не любил”, — кивнул, направился на улицу. — К вечеру вернусь.

За штакетником раздался дробный кашель, у поваленной калитки остановился Савелий Кириллович, перекрестился и сказал птичьим голосом:

— Здравствуйте, люди добрые.

Корней шагнул широко, схватил старичка за грудки, от бешенства слова выговорить не мог. Берег эту хату, как последний патрон, никто не знал о ней, ни одна душа. Вот он, мухомор-трупоед, след в след пришел. Корней силенку не рассчитал, и Савелий Кириллович, слюну по подбородку пустив, уронил голову на грудь. Корней его встряхнул, дал пощечину, старик завалился в лебеду. Хан одной рукой поднял незваного гостя, держал за воротник, будто полюбоваться им предлагал.

— Ребятишки тебя просят. Корней, послезавтра к батюшке на вечерню, — Савелий Кириллович говорил твердо, хотя глаз и не открывал. Ясно стало, что его хрипы и обмороки — одно надувательство.

— Кто послал?

— Люди, — старик открыл глаза и перекрестился.

— Кто адрес дал?

— Люди, Корнеюшка. Умен народ незаурядно, — старик засеменил на улицу, не попрощался.

Корней повернулся к Хану, хотел спросить, что это творится на земле, но сказал другое:

— Скоро, Хан, только блохи прыгают, — взял его за плечи, оглядел, примерился плечом к плечу, наступил на сапог, поставил свой ботинок рядом. — Жди, — и ушел.

Даша ни перчаток, ни шляпки не сняла, ходила по корявым половицам, минуя середину комнаты, девушке виделся Сынок с ножом в спине, из-под бледной щеки лужица темная расползается.

Хан поставил ведра с водой на пол, опустился на колени, заглянул в печь и мгновенно бросился на пол, перевернулся, встал на ноги. Кочерга со свистом врезалась в печную дверцу, расколола ее. Даша смотрела на Хана без страха, с открытой ненавистью, держала кочергу крепко, явно намереваясь напасть вторично.

— Есть в тебе силенка, — Хан улыбнулся, вроде не придавая значения попытке убить его. — Мастера дерьмо, — он поднял осколок дверцы, — мою работу ты бы не перебила, — он провел пальцем по излому, скривился презрительно. — Брось железку, перчаточки испачкаешь.

Даша, поняв, что ей с Ханом не справиться, швырнула кочергу в угол, светлая перчатка была в саже и ржавчине.

— Руки испачкаешь — век не отмоешь, — Хан поднял кочергу, поставил ее к печке.

Даша сорвала перчатки, тоже швырнула в угол, повернулась уходить. Хан молниеносным броском преградил дорогу.

— Далеко?

Даша замахнулась, ударить не успела, в глаза брызнуло черным и ярким, в голове затрещало, казалось, за спиной рвали полотно. Она покачнулась, но Хан взял ее за плечи. Лицо его, будто отраженное в воде, размывалось и кривилось.

— Еще раз вздумаешь, руку оторву, — Хан двумя пальцами сжал ее локоть. — Вот здесь.

Она увидела черные пустые глаза, первый раз в жизни испугалась и неожиданно заплакала. Лицо от пощечины горело, в затылке бухало, в локоть, который сжимал уголовник, словно воткнули толстую иглу. Хан подвинул стул, широкой ладонью вытер пыль, усадил девушку, поднес ей ковш с водой, холодной до ломоты в зубах.

— Ты далеко собралась?

— В центр надо, по делу, — сломленно ответила Даша, заставила себя поднять голову. — Тебя все одно зарежу.

— Раз вернешься, иди, — Хан пожал плечами и отошел. — Вертайся быстрей, до Корнея. Он, полагаю, до вечера обернется. Пожрать, выпить принеси. Деньги есть?