Книга Нойоны. Сумерки Эрафии, страница 5 – Александр Бауров

— Это Эльза, моя дочь, — представил ее помощник старосты.

Как у любой девушки Южной Эрафии, ее лицо и руки были смуглы от загара. В глазах у Гримли все расплывалось. Казалось, само время вокруг потекло медленнее.

— Здравствуйте, — только и смог он сказать.

Но она ничуть не смутилась и сама начала разговор:

— Здравствуйте, мой отец сказал, что вас зовут Гримли и вы сын местного кузнеца Тома Фолкина.

— Да!

— Я проделала жуткий путь в эту глушь не только для моего папочки, — она поцеловала в щечку писаря, — но и для вашего отца. Я должна передать ему послание от его брата Егана. Если вы, молодой человек, будете так любезны, то проводите меня к вашему двору. Я должна еще кое-что передать ему на словах…

— С удовольствием!

Чем крупнее селение, тем развязнее и опаснее люди, некстати всплыли в голове Гримли слова его отчима.

С неизвестно откуда взявшейся галантностью он пропустил Эльзу вперед, придержав дверь. Эльза была одета в кожаные штаны, вышитую блузу и коричневую накидку. Гримли шел чуть сзади и краем глаза любовался ее фигурой. Все девушки, каких он видел прежде, носили юбки. Неужели Церковь Велеса допускает такое?! Наряд гостьи волновал его, заставляя напрягаться тело, а мысли путаться. Юноша заметил, что ни одна из собак, обычно облаивающих случайных прохожих, не пыталась даже гавкнуть в их сторону. Гримли не хотелось показывать Эльзе, как бедно они живут, поэтому он уговорил Тома принять девушку на веранде. Старик распорядился:

— Вынеси нам молока и печенья, которое я припас на дорогу.

Десять минут они говорили о чем-то своем. Гримли, сидя в доме, слышал, как дядя Том пару раз чуть не срывался на крик. Эльза оставалась спокойной.

— Итак, я передала все, что хотела. Кстати, ваш сын ведет себя куда приличнее!

И она ушла, причем ни одна вечно скрипящая доска лесенки не издала ни звука под ее ногами. Гримли смотрел ей вслед, вдыхая запахи солнечной свежести и цветущего луга. Только сейчас он смог почувствовать их. Ему казалось, что за спиной у него прорезаются крылья.

— Какая красивая, — сам того не ожидая, сказал он вслух.

— Сволочь, хотя я и не таких видел, тьфу…

— Как ты можешь так о ней говорить! — вспылил Гримли, сам удивляясь той ярости, с которой защищал еще пять минут назад незнакомого человека.

— Да я не о ней, а о Егане! А ты, я смотрю, уже втюрился с первого взгляда? Выкинь из башки эту дурь сразу! Ты моложе ее на пять-шесть лет. Ее приглашают в рыцарские охотничьи выезды под Ситодаром как старшую над погонщиками, а ты хочешь лишиться жизни или здоровья из-за своей оглобли? В общем, к Егану не заедем, если все будет хорошо, а может… продадим дом и останемся в Александрете.

— Что с тобой, расскажи, о чем вы говорили, на тебе лица нет!?

— Еган должен много денег одному тамошнему богачу. Говорит, если я не расплачусь за него, его прямо в Мельде прирежут. Правда, что я когда-то брал деньги у Егана, но куда меньше, и это было между нами, по-семейному, но сейчас он сказал, что если не вернем… Если бы тогда я напрямую занимал у того богача, так ведь нет… Занимал он, я же не видел и половины… Я бы не прочь помочь ему спасти свою шкуру, все-таки брат, но я уверен — он может выплатить сам, а заставляет меня вспоминать прошлое, разоряться…

Гримли взял в руки клок пергамента, который привезла Эльза, там черным по белому значилось: восемьдесят циллингов. Это было очень много, даже для крестьянина-середняка с хорошим хозяйством. Ведь корова стоила десять циллингов, бык — двадцать, а объезженная неплохая лошадь — тридцать золотых эрафийских монет. Сколько стоила жизнь закрепощенного крестьянина, Гримли не знал, но слышал, что немногим больше. У Фолкина ни коровы, ни лошади не было.

— Я знаю, с чего все эти богачи так взъерепенились и дерут со всех по три шкуры. — Том завязывал тюк с продуктами и теплыми вещами в дорогу. Он пыхтел от натуги, но узел снова и снова расходился.

— В Мельде с местных крестьян снимают повинность. Они организуют общину вроде нашей, только там людей раз в десять больше. Долго они за нее боролись против губернатора и его людей. С монастырем Ордена какая свара была… Вот богачи и теряют свои доходы. Я поражаюсь, зачем король это делает? Ведь он отнимает деньги сам у себя. Раньше платили налог господам-рыцарям, лордам Александрета и Ситодара. Но ведь те тоже платили какую-то королевскую долю. Выходит, король лишает себя денег, зачем? Я бы никогда так не поступил и он тоже…

— Кто он?

— Неважно! Есть многое, Гримли, что непонятно нам с тобой — простым смертным. Есть люди, бродящие мыслями и делами куда выше нас. А мне больше всего хочется засунуть все это в один тюк! — И Том снова принялся перевязывать расходившуюся ткань.

Гримли еще раз вспомнил, как на него смотрела Эльза. В тот момент ему меньше всего хотелось понять то, что хотел объяснить ему отчим.

— Ты знаешь, когда Эльза едет назад в Мельде?

— Нет. Но я тебе уже сказал, выкинь эту дурь из башки! Она тебе не пара. И вообще, беги в кузницу и неси вещи. Все кроме оплужника. Его помогу тебе нести сам, а то надорвешься!

Боясь в очередной раз поругаться со стариком, Гримли выбежал из дома и зашагал прямо к кузнице. Улица была вся в движении. Из ворот дворов выезжали полные скарба телеги. В одних стройными рядами стояли бочки и бочонки с соленьями и вареньем, в других — пататы, капуста и те самые солнцеплоды Гурта. На площади дымился костер и пахло смолой. Там готовили факелы в дорогу. Ехать предстояло и ночью, и днем, не делая длительных остановок. Семь ночей отделяли их от Александрета, и добрую сотню факелов уже разнесли по повозкам. Закрывая лицо от чада, Гримли быстро забежал в кузницу.

Связав оружие вместе, он взял два лучших меча, в том числе посеребренный рыцарский, и засунул себе за пояс. Нагруженный неподъемной ношей, возвратился домой. Сел на ступеньки веранды, стараясь отдышаться и смахивая пот со лба.

— Я чуть не сдох, обожди, — отмахнулся он от просьбы отчима идти обратно. Но похожая на клещи рука Тома подняла его так, что плечо заныло от боли.

— Пошли за оплужником, — отрезал старик и быстро, как бы не замечая усталости пасынка, зашагал к кузнице.

Уже стоя на улице, придерживая оплужник ногами, Гримли заметил, как тщательно закрывал кузницу дядя Том. Так, как будто из нее что-нибудь можно было унести. А ведь там остались только неподъемная наковальня, камни в печи, ржавое ведро, старые клещи и прожженные фартуки.

Вернувшись домой, Гримли приподнял один из тюков. Он был необычайно тяжел.

— Дядя Том, что ты сюда напихал?

— Все инструменты, все. Мы уезжаем надолго, а может, навсегда.

— С чего это вдруг? Неужели вы с Еганом не сможете договориться?

— Ты не знаешь моего братца, а я знаю. Он вытрясет из меня последний сантим, если ему будет нужно. А про «прирезать» — это он врет, давит. Хотел, небось, еще тебя попугать.