Книга Опер печального образа, страница 42 – Дмитрий Вересов

— Вышибала, — проговорил Михаил. — Ничего особенного ты не заметила?

— Нет, вроде ничего.

— Ты говоришь, он ударил тебя в лицо, но я что-то не вижу у тебя ни синяков, ни кровоподтеков, — сказал Корнилов, хотя даже не смотрел в этот момента на Аню.

— Что я, по-твоему, вру, что ли? — опять обиделась Аня. — Он не ударил, а толкнул меня в лицо пятерней…

Михаил стал ворчать, что удар от толчка надо бы уметь отличать, тем более, жене милиционера. Но Аня его не слушала. Тогда у машины что-то показалось ей странным в прикосновении этой омерзительной, грубой ладони. Ей припомнилась даже какая-то обида, неизвестно как успевшая возникнуть в этой суетливой поспешности, когда все остальные чувства, кроме страха, должны были исчезнуть. Само касание руки показалось Ане очень странным, словно тот человек испытывал к Ане чувство брезгливости. Ее женское начало даже в той пограничной ситуации вдруг взбунтовалось, хотело заявить о себе, возмутиться, закричать, как Петя Ростов французам: «Я хороший!

Я красивый! Меня все любят!»

Еще раз она прокрутила в голове всю сцену кадр за кадром. Нога встает на ступеньку. Рывок назад, боль в плечах, удар затылком о машину, рука хватает ее лицо, как мячик, и бросает ее в гандбольные ворота, то есть в распахнутую дверь автомобиля. Откуда же взялась эта странная, мгновенная, как вспышка молнии, женская обида? Что ее взяли рукой за красивое лицо? Взяли как-то пренебрежительно, словно боясь испачкаться?

Аня посмотрела на грязную банку из-под повидла, в которой рос милицейский грейпфрут, и дотронулась до нее ладонью. Вот так и тот поджал пальцы, словно боялся измазаться. Это об ее ангельское, как все говорили, личико?

— Он толкал меня в лицо тремя пальцами, — сказала Аня уверенно.

— Почему? — спросил Михаил.

— Наверное, мое лицо ему было неприятно трогать, — откровенно призналась она.

Санчук расхохотался, словно это была шутка. Корнилов внимательно посмотрел на смеющегося напарника, а потом на Анино заплаканное лицо.

— Маловероятно, — проговорил он. — А если у него всего три пальца на правой руке?

Смех Санчука мгновенно оборвался. Напарники уставились друг на друга, словно играли в «гляделки». Первым моргнул Санчук.

— Расстегай? — спросил он Михаила.

— Расстегай? — не ответил, а спросил его в свою очередь Корнилов.

— Это зацепка…

— Это шанс…

— Оля, как же так? — простонала Аня, которую напарники на короткое время оставили наедине со своими тяжелыми мыслями. — Первый раз она приехала раньше времени. Она же всегда появлялась минута в минуту. Я даже думала про нее, что она специально стоит где-нибудь за углом, смотрит на часы, хронометрирует, выпендривается. Или, наоборот, мчится на красный свет… Зачем она сегодня приехала так рано?

— Чтобы ты осталась в живых, — ответил Михаил.

Про Аню вдруг совсем забыли. Началась беготня, хлопанье дверью, разговоры по телефону, состоявшие из парочки дежурных шуток вместо приветствия, вопроса, короткого молчания… Время от времени Корнилов с Санчуком сходились то за левым, то за правым столом. Аня ловила какие-то фрагменты разговора, смысл которых был ей непонятен. Со стороны казалось, что два взрослых человека занимаются чепухой — разыскивают рецепт какого-то пирога-расстегая, звонят для этого в справочные службы, копаются в документах, тормошат коллег по работе. А потом собираются у стола и начинают месить тесто без муки, дрожжей, яиц, из одних только слов.

— Полгода, как он освободился.

— Как время быстро летит для этой мрази. Если бы тогда Бобра омоновцы не застрелили при задержании, Расстегай получил бы на всю катушку. Помнишь его перо?

— Какое там перо! Я таких ножей никогда не видел. Он на стальной бумеранг больше похож или на сапожный инструмент. Андрей тогда посмотрел его, он же вообще спец по холодному оружию, в руках подержал и говорит, что качества боевые у этого ножа исключительные. Колет, режет, рубит… Человека разделывает, как тушку кролика. Сколько за ними было трупов?

— Доказанных два, да и те Расстегай, пользуясь случаем, на Бобра свалил.

— Я помню это дело… Вот так сидит пацан с ножиком и от нечего делать скамейку кромсает. То просто так порежет, то вырежет что-нибудь. Мне тогда казалось, что они так же с людьми, как со скамейкой. Кромсали от нечего делать…

— А может, такая рукоятка как раз под его трехпалую руку была?

— Возможно… А ты помнишь, там какая-то девица фигурировала? Видела — не видела, слышала — не слышала. Еще тебе щеку поцарапала. «Я буду ждать тебя, Расстегай!» — кричала. Ты тогда что-то ей про булку ответил.

— «Зачем ждать какого-то расстегая? Купи себе лучше батон нарезной».

— Во-во. Она тебя и царапнула… Где-то эта телка в пригороде жила?

— Думаешь, она Расстегая дождалась?

— Даже напрягаться головой не буду. Но этот адресок проверить надо в первую очередь.

Аня даже обиделась. Что она им, новогодняя елка после старого Нового года, что ли? Может, начать обнажаться, сбрасывать хвою, чтобы они обратили на нее внимание? А теперь в ее присутствии на какую-то девицу перешли.

— Эй, ребята! — подала она голос.

— Молчи, чудовище! — прикрикнул на нее Михаил.

— Ты — красавица, Аня, — поправил напарника Сачук, — но все равно помолчи.

— Я не рассказала вам о важном свидетеле, — вспомнила девушка. — Вас это интересует?

— Конечно. Быстро рассказывай. Нам, вообще-то, некогда. Про Озерки мы уже поняли.

— А про ресторан «Идальго»? — спросила Аня, выдерживая паузу, сохраняя интригу, мстя за невнимание к своей персоне.

— Еще пару секунд театральной паузы, — пригрозил Корнилов, — и я посажу тебя в «обезьянник» к Харитонову. Там как раз две цыганки временно прописались. Они тебе про твоего папу все расскажут: что было, чего не было, что будет… Говори, горе мое.

— Около гаражей, где Люду убили, я вчера встретила старого бомжа. Он рассказал, что видел в ночь убийства оборотня…

— Какого оборотня?

— Не бойтесь, не в погонах, — съязвила Аня. — Волка с хвостом, правда, на задних лапах.

— Бомж был трезвый? — спросил Санчук.

— Абсолютно трезвый…

— В смысле, после «Абсолюта»?

— Говорю вам, дураки, совершенно трезвый, — рассердилась Аня. — Я за информацию, правда, купила ему потом бутылку водки. Вообще, он говорил довольно мудрено. Сначала мне показалось, что он нес полную бессмыслицу, а теперь я так не думаю. Иносказание какое-то, другой взгляд, речь другая. Но оборотня он видел самого настоящего…

— Это последний твой свидетель? Больше нету? — спросил Михаил.

— Последний, остальные уже убиты, — вздохнула Аня.