Онлайн книга «Избранник Ворона»
|
Позднее, в студенческие годы, открыв для себя иные музыкальные ориентиры, Нил как-то в веселую минутку сочинил песенку а-ля Вертинский, и очень пафосно, со всеми характерными для прославленного шансонье приемами, исполнял ее на разных капустниках и вечеринках. Народу нравилось… Он взял несколько аккордов и запел: На пустом Петропавловском пляже Ветер волны терзал, как струну. Вы прошли не заметив и даже Не взглянули в мою сторону… — Если бы я знала, что ты еще и поешь, то непременно взглянула бы и не раз, — тихо проговорил кто-то. Нил поднял взгляд и застыл в изумлении… Нет, это невозможно, никак невозможно… Хотя… Если здесь мог оказаться еще кто-то из того, нижнего мира, то именно она, только она… — Что ж ты замолчал, Нилушка? Так пел хорошо. И как к лицу ей эта зеленая хламида… — Просто неожиданно очень. Ты здесь… — Добро пожаловать в Занаду! — с ослепительной улыбкой произнесла Таня Захаржевская. — Занаду? — Храм земных утех, построенный одним монгольским мечтателем и описанный мечтателем английским. Но поскольку оба были опиофагами… Ладно, ты играй… А луна так изысканно-нежно Отдавалась бегущей волне, Одиночество было безбрежным В безнадежной моей стороне… <Текст В. Волковского> Нил вздрогнул. Необъяснимое ощущение переполняло его. Словно бы он одновременно находился в двух точках пространства-времени. Он же в кресле у раскрытого окна весенней ночью восемьдесят второго, он же рядом с нею, с Татьяной небесною, в Бог весть каком Занаду, в году неизвестно каком… Нет, не в двух точках, а в трех, потому что на двойную картину накладывалось, невидимо, но явственно — его несут, держа за руки, за ноги, куда-то кладут, встряхивая, зачем-то расстегивают брюки… Октябрь семьдесят третьего… Нет, не так. Рано! Еще, еще!.. Он слегка надавил на веки, силясь вернуть себя в пласт видения… Но тамошние предметы налились прозрачностью и зыбкостью. Белая клавиша продавилась под его пальцем, будто мягкий пластилин. Вновь перед глазами предательски близко замаячил край белой больничной занавески… — Побудь еще… — прошелестела она призрачным голосом. — Я хочу, но не могу, оно само ускользает… — Ты здесь! — твердо приказала Татьяна. — Возьми мою руку, ощути ее тепло, вдохни в себя пьянящий воздух Занаду и не думай, главное, не думай о том, что осталось там, за порогом…. Теперь выдохни и сразу затянись, вот… Прозрачная сигарета, которую она поднесла к его губам, обрела относительную материальность лишь на третьей затяжке. Поверхность клавиши стала ровной и твердой. — Ну вот, — с несказанным облегчением проговорил Нил, взял сигарету из ее белых пальцев и заглянул в ее золотистые, искрящиеся смехом глаза. — Спасибо. Я снова здесь. Что это за сигарета? Я помню этот запах, этот вкус. Совсем недавно. — Верджил в столовке оставил, а я подобрала. — Она показала ему пачку с кабаньей головой. — Спой еще чего-нибудь, пожалуйста. — Что? Свое или чужое? — Свое, разумеется. — Да у меня все такое… не очень соответствующее этому месту. Как бы опять назад не утянуло. — Тогда давай мое. Посвящение нашему «Сладкому дому». — Но я же не знаю… Она усмехнулась и щелкнула пальцами. — Уже знаешь. Здесь это просто. Начинай, а я подхвачу. И действительно, даже не успев удивиться, он без малейших колебаний отыграл вступление в пламенном испанском стиле и начал: Снова под балконом с серенадой Я стою в своем плаще старинном, И свежей глотка амонтильядо Сень дубрав, где зреют апельсины. В ночь бежим, где трепетные звуки Изольются в пламенном фанданго, Где струятся пламенные звуки, А река струится соком манго. Она чуть наклонила голову и подхватила — чисто, звонко, весело: Перебор гитары шестиструнной Растревожил душу девы юной. Голос твой, Диего, меня манит вдаль, Как в топленом сахаре миндаль… В искрометном географически-гастрономическом дивертисменте они пробежались по странам и континентам, и каждому куплету вторили сильные, отчетливо кондитерские, вкусовые ощущения — французский шартрез, венский апфель-штрудель, вязкая греческая халва и рассыпчатый тульский пряник с терпкой отдушкой ядреного хлебного кваса. Послышались дружные аплодисменты и одобрительные возгласы. Нил смутился — он даже не заметил, что во время их номера музыкальный салон наполнился народом. Люди, по большей части молодые и симпатичные, сидели в креслах, на диванах, прямо на полу, стояли у окон и возле самого рояля. — Забойно, браток! — выразил общее мнение высокий стройный негр в красно-желто-зеленом балахоне и с немыслимо сложной системой косичек на голове. — Считай, вписался. Мы все тебя уже любим. — Он похлопал Нила по плечу. — Еще что-нибудь сбацаешь? — Попозже. Устал немножко. — Ладно. Тогда браток Соломон немного побренчит, о'кей? Он уселся на освобожденный Нилом табурет и ловко, сноровисто заиграл небыструю, но очень ритмичную, на четыре четверти, мелодию. Ребята и девушки обступили рояль, принялись прихлопывать и пританцовывать в такт. Не привлекая к себе внимания, Татьяна отошла от рояля, неспешно приблизилась к дверям в столовую. Нил тем же манером последовал за ней. Оказавшись в пустом, гулком зале, Нил взял ее руку, прижал к груди. — Там, в нижнем мире… — Он не нижний, — мягко поправила она, не отнимая руки. — Он просто обыкновенный. — Хорошо. Там, в обыкновенном мире, рядом с тобой я смешон, жалок, недостоин твоей благосклонности… Окружающие цвета резко поблекли, пол качнулся, и Нил поспешно заглотил остаток фразы. Она молчала и с улыбкой смотрела на него. — А здесь? Здесь и сейчас… Скажи мне, здесь ведь все иначе? — Я и там никогда не считала тебя ни смешным, ни жалким… Но ты прав — здесь все иначе. — Что же, выходит, я могу надеяться?.. — Возможно все. — Она пожала плечами. — Тогда почему не сейчас? Он наклонил к ней голову, ловя губами ее губы. Она чуть отвела лицо, подставив щеку. |