Книга Совсем другое время, страница 45 – Евгений Водолазкин

– Вау! – Она сделала полный оборот на винтовом стуле и снова оказалась лицом к лицу с Соловьевым. – Дуня, Москва. Я вас зарегистрирую, Соловьев.

Дуня спрыгнула со стула (в другом конце холла, у барной стойки, Соловьев заметил такие же), что-то отметила в своих бумагах и протянула ему папку участника с программой. Открыв программу, Соловьев медленно двинулся в сторону зрительного зала.

– Бэйдж, – проблеяла вслед ему Дуня.

Соловьев обернулся. Дуня снова сидела на своем стуле и держала в руке табличку с его фамилией.

– Мусчина, вы забыли свой бэйдж, – она поманила его к себе. – Я вам его сама прикреплю.

Не вставая со стула, Дуня пристегнула табличку к рубашке Соловьева и, подышав на ее пластмассовый глянец, потерла подолом своей юбки. Несколько секунд Соловьев рассматривал незагорелые Дунины ноги.

– Спасибо.

Он тронулся было с места, но Дуня вежливо взяла его за локоть.

– А папка?

Папка действительно осталась лежать на столе.

– Вот какой рассеянный муж Сары Моисеевны, – Дуня покачала головой. – Ты нуждаешься в опеке.

За Соловьевым уже стояло несколько человек, и он поспешил уступить им место. На ходу он заглянул в программу. Его доклад был поставлен во второй – заключительный – день конференции.

До начала утреннего заседания оставалось еще минут сорок, и Соловьев решил пройтись. За это время ему удалось осмотреть памятник Ленину, почту и универмаг Чайка. Вернувшись к театру, он увидел у его колонн Дуню. Она курила.

– Пора? – вежливо спросил Соловьев.

– Пора сматываться. Открытие – самая пустопорожняя часть. Вот так, юноша, – Дуня погасила сигарету о шершавую поверхность колонны. – Лучше-ка угости даму кофе. Я знаю тут одно местечко.

К театру подъехала Волга. Из нее вышел толстяк в светло-коричневом костюме и, заправляя на ходу рубашку в брюки, направился ко входу.

– Местное начальство, – прокомментировала Дуня. – С рассказом о консервном заводе, который нас спонсирует. Интересуешься?

Соловьев пожал плечами. На слове консервный Дуня сделала такое лицо, что интересоваться было уже как-то неловко.

Идя вслед за энергичной Дуней, он сердился на себя за свою нерешительность. Во-первых, он все-таки хотел увидеть открытие конференции. Во-вторых – Соловьев вдруг осознал это со всей ясностью, – усталость от Зои была главным его ощущением. Начиналась вторая серия какого-то странного фильма, в котором он вроде бы и не соглашался участвовать.

Пройдя полквартала, они оказались в темном сводчатом подвале. Там, где сходились подвальные своды, на огромном крюке висела люстра в виде рулевого колеса.

– Эта забегаловка напоминает мне Гамбринус, – сказала Дуня. – Я открыла ее вчера.

Соловьев заказал два кофе с ликером Шартрез. Ликер подавали в граненых водочных стопках. Половину стопки Дуня вылила в кофе, половину – выпила одним глотком.

– Когда выступает академик Грунский? – спросил Соловьев.

– Думаю, как раз сейчас. Ни академика Лихачева, ни академика Сахарова сегодня, увы, не будет. Так что можешь расслабиться, – Дуня закурила, и дым стал красиво подниматься к рулевому колесу. – Не советую тебе увлекаться академиками: звание сильно девальвировалось. А Грунский – тот просто глуп.

– Как же он стал академиком?

– Обладал достаточной подвижностью. Связями, – она выпустила дым тонкой струйкой. – Ну, заодно облизал задницы всего академического начальства.

Дунин настрой показался Соловьеву слишком категоричным, и он промолчал. Он отказывался представить себе глупого академика.

Когда они вернулись, заканчивался перерыв. В театре было многолюдно. Приглушенный гул собравшихся напоминал антракт в оперетте. Это впечатление усиливала декорация, изображавшая средневековый замок в горах. Колеблющаяся на сквозняке готика с темой конференции хоть и не соотносилась, но создавала, по мысли организаторов, умиротворяющий романтический фон.

Слева от стены замка Соловьев разглядел на сцене маленького толстяка. Засунув руку в карман (поза не для коротконогих), он стоял у председательского стола вполоборота к залу. Свободной рукой бережно набрасывал волосы на лысину. «Акад. П.П.Грунский» – гласила табличка на столе. Ничего из сообщенного Дуней на табличке не значилось.

Что-то неестественное и в этом смысле театральное было даже в облике слушателей конференции. Несмотря на стоявшую жару, они прогуливались в костюмах, раз за разом проводя руками по лацканам своих немодных пиджаков. Дело было даже не в жаре. Костюмы вопиюще не соответствовали своим владельцам. Их шершавым, лишенным мимики лицам. Прижав руки к туловищу, эти люди робко ходили по театру. В фойе смотрелись в зеркала. Причесывались, смочив расческу в фонтанчике перед театром. Это были работники консервного завода, присланные начальством для обеспечения массовости мероприятия. По мысли организаторов конференции, доклады о генерале должны были быть услышаны самыми широкими слоями населения.

Два работника консервного завода подошли к Грунскому и попросили автограф. Это было слышно благодаря многочисленным оснащавшим сцену микрофонам. То тут, то там они свисали откуда-то сверху неподвижными черными лианами. Подведя просителей к столу, Грунский утомленно, но с видимым удовольствием расписался на двух протянутых ему программах. Автограф у него просили впервые в жизни.

Соловьев с Дуней сели в партере. Из выданной ему папки Соловьев достал программу. Наклонившись к его плечу, Дуня провела ногтем по фамилии, стоявшей после перерыва второй.

– Тарабукин – жуткий вредина, но большой работяга. Один из немногих, кто здесь что-нибудь скажет по делу. Сидит справа от меня.

Соловьев не торопясь повернул голову. Левша Тарабукин что-то нервно отмечал в пачке бумаг, лежавшей на его коленях. Его скрюченные, в бесчисленных суставах пальцы производили, может быть, даже большее впечатление, чем писание левой рукой. На пальцах правой руки Тарабукин грыз ногти, то и дело задумчиво их рассматривая.

– До обеда… – Грунский постучал ногтем по микрофону, и от густого барабанного звука зал вздрогнул, – …до обеда у нас остался еще один доклад, прошу сосредоточиться. Слово предоставляется профессору Таракубину. Доклад Ларионов и Жлоба: текстологическая коллизия.

– Тарабукину, с вашего позволения, – запротестовал Тарабукин, но его голос потонул в общем шуме.

Дуня молча тряслась от смеха. Между тем Тарабукин уже энергично пробирался к сцене. Он жестикулировал на ходу, всем своим видом выражая возмущение – то ли неправильно произнесенной фамилией, то ли невозможностью пробиться к месту выступления.

– Прошу тишины, – Грунский еще раз постучал по микрофону. – Еще один доклад до обеда. Докладчик приготовил хэндауты, сейчас их вам раздадут.

Тарабукин взобрался по лесенке на сцену и, продолжая жестикулировать, пошел под висящими микрофонами.