Книга Алая маска, страница 56 – Елена Топильская

Превозмогая боль в коленях, я сделал попытку подняться, но был остановлен железной рукой старого доктора.

— Сиди, сынок, — сказал он мне глуховатым своим баском, звучавшим для меня лучшей музыкой в мире. — Сиди, подумаем вместе, как тебя выручать.

У меня слезы навернулись на глаза от того, что Остриков мне поверил. И захотел выручать; неужели у меня есть шансы с его помощью распутать этот клубок чудовищных хитросплетений? Сам я чувствовал, что нахожусь в тупике, и каждое новое событие усугубляет предыдущее.

Доктор меж тем помолчал, покашлял, потер узловатые пальцы. И, не глядя на меня, сказал:

— Вот что, сынок. Я не сыщик, и не знаю, как злодеев разоблачить. Я врач, судебный врач. Так что давай, глянем на положение с точки зрения судебной медицины, а уж там будем решать. Что, ты говоришь, у тебя есть? Ножик с места происшествия?

— Ножик, — судорожно кивнул я. — Еще со стены отпечатки сделал…

Голос мой прозвучал так жалобно, что удивил меня самого: и это я, Колосков, по прозвищу Медведь! Эх…

Но доктор Остриков, будто не услышав моих жалобных интонаций, продолжал:

— Говоришь, там много крови было? Знаю я один такой случай, когда все кровищей залили… — он понизил голос, бормоча, словно про себя. — Вот и проверим, чья кровь. А?

Я на все был согласен, так как совершенно потерялся и совсем не знал, что делать, как себя вести, а уж тем более не понимал, как это мы проверим, чья кровь там была разлита. Но уже во всем готов был положиться на Острикова, моя-то голова сейчас никак не соображала.

— Протокол осмотра-то есть у тебя? — деловито продолжал Остриков, и от его монотонного глуховатого голоса становилось на моей душе все спокойнее. И я даже поверил в возможность чуда: вот сейчас старый доктор все разъяснит, и преступление раскроется. А вместе с тем вернется ко мне мое доброе имя…

Но тут же я вспомнил, что уже испытывал такие чувства, когда отправлял Маруто в притон госпожи Петуховой. Тогда я тоже ждал, что все разъяснится; а все только усугубилось до такой степени, что я вынужден скрываться, опасаясь обвинений в нескольких убийствах.

— Кровь, кровь… — бормотал между тем Остри-ков, — кровь — она все расскажет… Помнишь, «Русскую правду», крокодил? Как там сказано, в статье второй было? А?

Я помотал головой; если я и изучал памятники русского права, то уж сейчас мне было не до цитирования. А доктор Остриков и не ждал ответа, сам продолжал:

— «Если кто избит до крови или до синяков, то не искать этому человеку свидетелей»… Так, крокодил? Кровь — улика, все расскажет… А дальше там что? «Если же на нем не будет следов, то пусть придут свидетели, если же не может, то делу конец».

— Но как же мы узнаем, чья кровь на вещественных уликах? — растерялся я. — Ведь наука тут бессильна. Нельзя отличить кровь одного человека от крови другого…

— Вот как? А что, именитые профессора не умеют даже отличать кровь человека от крови млекопитающего? — Остриков хитро прищурился.

— Но помните дело мадемуазель Симон-Де-манш? Ведь когда в доме ее любовника, господина Сухово-Кобылина нашли кровяные следы, полиция обратилась в Медицинскую контору, чтобы доктора ответили, не человека ли это кровь…

— Как не помнить! — саркастически ответил старый доктор и закашлялся астматически. — А вот ты откуда помнишь его? Ты ведь тогда под стол пешком ходил, а?

— Ну так что ж… Я читал заключение Медицинской конторы…

Остриков кивнул, не переставая кашлять. Наконец, достав платок, а вернее — неровный лоскут прокипяченной льняной тряпки, и утерев рот, он произнес:

— «Что же касается вопросов, человеческая ли кровь на кусках дерева, или нет, и к какому времени должно отнести появление кровяных пятен, то решение этих вопросов…»

— «…лежит вне границ, заключающих современные средства науки», — закончил я.

— Ах ты, крокодил! — Остриков отечески потрепал меня по макушке (еле достав, хоть мы и сидели рядышком). — А не ты ли опыты проводил тут у меня, сравнивая величину кровяных телец в пятнах? По Вирхофу и Брюке? А?

— Но ведь это были только опыты, — робко возразил я, — не имевшие доказательственного значения…

— Ах, оставь ты это, — поморщился мой наставник. — Тебе ж не заключение заказали. Сам должен убедиться.

— А вдруг эта теория ошибочна? — сомневался я.

— Если бы да кабы… — проворчал Остриков и повел меня в «кабинет» (так он называл крошечную выгородку в своей каморке, где стоял у него столик для опытов, имелся умывальник, так как для опытов требовалась вода, и микроскоп с предметными стеклами).

— Что нам потребно для такого опыта? — бормотал он про себя, перемежая фразы кашлем. — Вода, глицерин, поваренная соль. Сулема… Нет, лучше раствор едкого калия…

Достаточно быстро он изготовил жидкость для исследования, забрал у меня нож, который я утаил при передаче дела Плевичу, а также фрагмент картона, на который я перенес кровяные следы со стены зеркальной залы, где обнаружен был труп. И пока готовились препараты, Остриков побуждал мою логическую мысль искать разгадку происшедшего.

Я уже ответил ему, что протокола осмотра у меня нет с собою, но что каждое слово этого документа я помню отчетливо.

— Повреждения какие на трупе имелись? — сварливо допрашивал меня старикан, и я добросовестно вспоминал:

— Так… На паркете вокруг тела покойного — кровавые брызги, направленные острыми концами в сторону дверей… Верхняя часть лица покойного скрыта была маскою-домино алого цвета, застегнутою на затылке. Нижняя часть лица, видимая из-под маски, — свинцово-серая, губы синеватого оттенка…

— И это указало на задушение, понятно. А повреждения-то какие?

— На передней части шеи имелись ссадины кожи, которые по своему положению с обеих сторон гортани, а также по расположению и отпечаткам ногтей указывали на сдавление шеи рукой, при этом справа на шее имелись более многочисленные ссадины, чем слева.

— Справа? — удивился Остриков, оторвавшись от препаратов, и впился в меня своими колючими глазками, еле видными под седыми лохмами.

Я припомнил хорошенько обстановку места происшествия, и ссадины на шее покойного, которые я тщательно разглядел своими глазами и даже зарисовал на схеме, приложенной мною к протоколу.

— Все-таки справа более многочисленные ссадины? — упорствовал доктор, и я даже обиделся.

Остриков заметил мою досаду и примирительно улыбнулся:

— Все вы, крокодилы, поспешны да на выводы горазды. Неопытные следователи, бывает, ошибаются: смотрят в лицо покойному, видят справа бородавку да так и пишут — мол, на правой щеке бородавка. А она у покойника на левой щеке, следователь забывает, что для того «лево», то для него «право», если не рядом стоять, а сверху вниз смотреть.

Я понял упрек старого доктора, и постарался припомнить, правильно ли записал в протокол расположение ссадин: прикрыв глаза, представил лежавшего покойника и повертелся, определяя, где для того «право», а где «лево», а потом прикоснулся к собственной шее и проверил, так ли я записал. Остриков с улыбкой наблюдал за моими ужимками.