Онлайн книга «Дальний приход»
|
В темном небе не видно было, как сгущаются тучи, и только заморосивший холодный дождик загнал нас в машину… Но и в тесном, вывезенном из городской сутолоки пространстве не погасло воодушевление, не оборвалась таинственная связь с шорохом листьев, с плещущейся рядом темнотой… Запомнился и вечер в избе у Колиных родственников, где мы ночевали первую ночь… Было тихо, только из-за цветастой занавески доносился шепот хозяйки, бабки Клаши, ругающейся на своего шестилетнего, не желающего засыпать внука. — Не шуми! — грозилась она. — Не то тая старуха, что за стеной живет, услышит. — А разве, баба, у нас есть соседка? — Дак из лесу приходит ведь… — отвечала бабка Клаша, и такая убежденность звучала в ее словах, что сразу притих расшалившийся внук. И вот — стало тихо, только ветер шумел на сарае, только где-то вдалеке жалобно поскрипывал журавель над колодцем… 2 О бабке Клаше разговор особый. Почти как в сказке начинается ее история. Жили-были в Ежовке три брата. Василий, Егор и Петр… Василий и Егор с войны все в орденах вернулись, а младший брат по возрасту на войну не попал, всю оккупацию в партизанах отирался… Старший, Василий, вернувшись в деревню, не стал тянуть времени, сразу и женился на Клавдии. Младшие братья холостовали еще, а он степенно жить стал. Ходил и колол свиней в соседних селах. И вот однажды — никто и не узнал толком, почему так получилось! — вместе со свиньей заколол и хозяина. Судили, конечно, приговорили Василия к высшей мере… Клавдия Петровна два раза возила ему передачи, а на третий раз ей объявили: все, не надо вашему больше передач, не возите… Ну и что тут будешь делать? Прямой Василий был, говорят, и на фронте ходил, не пригибаясь, со своей дороги не сворачивая… Поплакала Клаша, уткнувшись в уже не нужный Василию узелок, и поехала назад в Ежовку. И так получилось, что, отгоревав положенное, снова вышла замуж. Вышла за Егора, за среднего брата. С ним жила долго и счастливо, пока не помер он от болезней и старости, рассчитавшись со всеми долгами, исполнив все, что было задумано… «Перед смертью-то горевал Егор Илларионыч мой, что грибники в часовне ночевать повадились. — Не бери ты в голову, — говорила ему. — Пускай спят, не убудет часовни той! Все равно без креста стоит. — Да ведь курят они! Спалят ее! Ну а что тут сделаешь? Спалят, дак спалят, а у старика тоже не те годы, чтоб на кулаках драться… Только ему от таких рассуждений никакого утешения не было. — Это, — скажет, — я и сам, старая, понимаю… И замолчит надолго. Отвернется к стенке и лежит, все о часовне своей думает. Наверное, с этой мыслью и помер. А чего? Больше-то вроде и нечего расстраиваться. Сын у нас выращен был, в городе тогда устроившись жил… Мне картошки накопано, дров привезено на зиму… Все в порядке… Одна только часовня и осталась незащищенная… И вот, как помер, положили мы Егора Илларионыча в часовню его, а дело-то как раз в сентябре было, ночью и залезли туда двое. Выпили, наверно, закурили и тут и увидели старика моего. Уж не знаю, чего с пьяных глаз почудилось, а только убежали оба, даже рюкзаки свои в часовне бросили. Утром прихожу к нему, а там и рюкзаки, и корзины с грибами стоят… С тех пор и не ночует никто в часовне… Вот ведь какой справный старик у меня был, все сделает, что задумано, даже смерть его не остановила…» Так вот, второй раз бабка Клаша осталась одна. Но опять ненадолго. До весны одна жила. А весной, утром, только проснулась, посмотрела в окно — кто-то идет к дому… «А это Петр Илларионович, деверь мой младший, партизан который… Зашел в избу и заплакал. — Померла, — говорит, — старуха моя. Никого, кроме тебя, не осталось… Я, конечное дело, тоже заплакала. Раз такое дело, то куда деваться? — Чего же… — говорю. — Живи. Вместях и будем жить. Тем более и зовут тебя тоже Ларионычем…» 3 Эту историю про то, как побывала она замужем за тремя братьями, — странную смесь сказки и нашей жутковатой действительности, бабка Клаша рассказала сама, пока мы сидели за столом, пытаясь отогреться после проведенной у Святого камня ночи. И, заслушавшись, я и про рюмку свою забыл, так и простояла она, нетронутая, на столе. — Так и живем теперь… То здесь, в Ежовке, то у Петра Илларионыча на квартире, в городе… Устроившись, можно сказать, со всеми удобствами. — Хорошо живем, хорошо, — закивал этим словам уже захмелевший Петр Илларионович. — Летом тут благодать у нас. Лес такой… Я в партизанах был, дак и жил в этом лесу… Сколько у меня тут барсуков да енотов поймано… Обед закончился. Николай отправился протопить избушку, хотя и решено было, что сегодня ночевать останемся у стариков. Петр Илларионович, прихватив своего «коня» — конем он называл палку, — тоже увязался с Колей, а меня после ночи, проведенной у Святого камня, оставили отдыхать. Ушли мужики и застряли, конечно… Завязли… Я сидел с записной книжкой у окна и смотрел, как играет на улице в снежки с кошкой бабки-Клашин внук. А старуха тем временем перемыла посуду, сложила в буфет, только моя, так и нетронутая рюмка сиротливо стояла на столе. Бабка Клаша походила возле нее, потом вздохнула тяжело и сказала: — У меня-то с дедом уговор есть… Если выпьет где, на стороне, дак и в избу не иди… И он держится, старый хрень. А сегодня, видно, нет, не получилось у него… Я его, старого хреня, как и уговорено было, ночевать, конечно, не пущу, а, пожалуй, выпью пока эти полрюмки… И выпила она мою рюмочку и, убрав со стола, села возле печи и запела вдруг: В одном городе близ Саратова, По прозванью тот город Петровск, Там жила семья небогатая, Мать была там бледна, словно воск. Долго мучилась она, бедная, И решила покинуть сей свет, Двух детей она здесь оставила И дала им священный завет: «Ох, вы, детушки, мои бедные, Трудно будет на свете вам жить. Не оденут вас, не обуют, Так и будете по свету бродить… — Да… — прерывая пение, вздохнула бабка Клаша. — Сиротам-то тяжело, конечное дело. Никому не нужны сироты-то. А и родителям без детей тоже не сладко в старости… |