Книга Чуть свет, с собакою вдвоем, страница 32 – Кейт Аткинсон

Трейси запулила письмо Лесли в «Меррион-центр» (не Гранту, полицейскому кадету-недоделку. В какой-то деревне недосчитались дурачка): мол, увидимся после отпуска, сегодня не приду, «все еще не оклемалась, не хотелось бы вас заразить». Вот они удивятся — на Трейси пахать можно. Бычья конституция. Телец, родилась под знаком Быка. В эту ерунду, конечно, не верит. Ни во что не верит, если нельзя потрогать. «Ах вот оно что, эмпирик», — сказал мужчина из клуба одиноких. Университетский преподаватель, горячо бахвалился и холодно подсчитывал. Повел ее в «Гранд» на «Семь невест для семи братьев» [99] «на основе по большей части мифического „надругательства над сабинянками“, — сказал он, — хотя в мюзикле, как и в историческом контексте, это raptio означает просто „похищение“. Считается, что интерьер копирует миланский Ла Скала». И так далее и так далее. И тому подобное.

Через неделю он повел ее на «В случае убийства набирайте, „М“» [100] .

— Это тебе ближе, — сказал он.

Кортни посмотрела на Трейси и посетовала:

— Я есть хочу

— Опять?

— Ага.

М-да, прожорливый ребенок. Вероятно, что-то компенсирует.

— Кортни? — нерешительно сказала Трейси. — Вот смотри, тебя зовут Кортни, да? — (Девочка кивнула. Вероятно, ей скучно, хотя и в минуты ясности по ее лицу толком ничего не прочтешь.) — Я тут подумала, может, раз у тебя теперь новый дом… — (Кортни скользнула глазами по безобидной гостиной), — может, тебе и имя новое завести?

Кортни глядела равнодушно. Может, у нее уже бывали новые личины, — может, она вовсе не Кортни. И поэтому ее никто не ищет — ищут совсем другого ребенка, Грейс, Лили, Поппи? (Или, скажем, Люси.) В горле у Трейси заклокотала кислая желчь. Поднялась, вероятно, из бездны ужаса, распахнувшейся в глубинах нутра. Что она натворила? Она закрыла глаза, пытаясь выключить угрызения, — тщетно, — а когда открыла, девочка стояла перед ней и смотрела с любопытством.

— А какое имя? — спросила она.

Надо бы вкачать в ребенка свежий воздух. Осунувшаяся девочка, будто всю жизнь в подвале росла.

— Пошли, — сказала Трейси, когда Кортни проглотила еще тост, — выяснилось, что она любит мармайт. — Погуляем, воздухом подышим. Я быстро. — Кортни уставилась на нее, и Трейси прибавила: — Переоденусь.

Она влезла в менее удобный наряд и вернулась в гостиную — девочка выбралась из-за стола и уже нацепила розовый рюкзачок. Послушная, как собачонка, только хвостом не виляет воодушевленно.

Но не успели они выйти, в двери закопошился ключ. Почему у кого-то есть ключ? Почему кто-то входит в дом? Трейси будто в стену уперлась — никаких версий. На одну безумную секунду подумала, что это таинственный телефонный незнакомец. Следующая секунда оказалась еще безумнее: Трейси решила, что это Келли Кросс, и поспешно оглядела коридор, раздумывая, чем бы вооружиться. Открылась дверь.

Янек! Про него-то Трейси напрочь забыла.

От ее удивления он растерялся, потом увидел Кортни в дверях кухни и восторженно заулыбался.

— Привет, — сказал он.

Кортни смотрела будто сквозь него.

— Племянница, — сказала Трейси. — Моя сестра гораздо младше меня, — прибавила она, внезапно смутившись: Янеку, наверное, она кажется древней старухой.

Но ведь у него тоже дети, так? Поляки, наверное, очень любят детей. Иностранцы обычно любят детей больше, чем англичане.

— Мы как раз уходим, — выпалила она, пока они не углубились в дебри девочкиного происхождения. И прибавила: — На кухне печенье.

Всего день прошел — а какая разница.

* * *

Он проснулся, не понимая, где он и как сюда попал. От алкоголя бывает.

Джексон был не один. Рядом носом в подушку лежала женщина — под спутанным колтуном почти не видать лица. Сколько на свете невоздержанных женщин — не устаешь удивляться. В припадке паранойи он проверил ее дыхание — нормально, кислое и ровное. Кожа синюшная и восковая, трупная, но, вглядевшись, Джексон уверился, что это просто размазался и пошел пятнами вчерашний макияж. Крупным планом, даже в свете с улицы, он разглядел, что она старше, чем он думал. За сорок или чуть моложе. Или постарше. Такого сорта женщина.

Судя по электронным часам, полшестого. Надо полагать, утра. Зимой и летом он просыпался в это время — внутренний будильник, заведенный много лет назад, еще в армии. Жаворонки только проснулись. Кажется, Джексон никогда не видел жаворонка. Да и не слышал, если вдуматься. Вскрой жаворонка — музыку найдешь, / Серебряные свернутые трели [101] . Какой женщине придет в голову такой образ? Джексон почти не сомневался, что Эмили Дикинсон никогда не просыпалась с похмелья в обществе незнакомого мужчины.

Рассвет только-только вспарывал небо. Приятно облапошить день. Время — вор, и Джексон слегка торжествовал: ему удалось выкрасть обратно ранние часы. Такое ощущение, что на дворе четверг, хотя он не готов поручиться.

Безымянная женщина нечленораздельно забормотала во сне. Повернула голову, открыла глаза — пустые, будто мертвые. Когда разглядела Джексона, глаза слегка ожили, и она прошептала:

— Господи, ну и видок у меня, а?

Видок был такой, словно ее погрызла собака, но Джексон сдержал неуместный приступ честности и улыбнулся:

— Да ничего.

Джексон теперь улыбался редко (а прежде что, было иначе?), и женщины обычно удивлялись. Эта женщина в постели (наверняка ведь она говорила, как ее зовут?) блаженно заерзала, хихикнула и сказала:

— А чаю мне сделаешь, миленок?

— Поспи, — сказал он. — Еще рано.

Надо же, послушная какая — закрыла глаза и вскоре уже тихонько похрапывала. Джексон заподозрил, что, пожалуй, противник его недостоин.

В голове копошилось воспоминание — поначалу смутное, но, увы, уже прояснялось — о том, как он зашел в бар в центре, полный решимости сбросить золотые годы. Кажется, рассчитывал на анисовый ликер, теплый постой в холодном городе, однако бар оказался коктейльным заведением, где немалую толпу пообносившихся мужчин подавляли численностью орды наглых женщин. Целая банда накинулась на него — от алкоголя их лихорадило, и они жаждали вырвать Джексона из стада невзрачных костюмов. Похоже, тетки начали пить еще в прошлом столетии.