Онлайн книга «Гипсовый трубач»
|
— Я не об этом. — А о чем? — Я про Ласунскую. — Кокотов снова посмотрел на старуху в тюрбане. — Да, мой друг, самая красивая женщина советского кино. «Норма жизни»! Стеша Колоскова. Из-за любви к ней застрелился генерал Битюков. — Боже, Вера Ласунская! — ахнул Кокотов. — А ведь какая была!.. — А что ж вы хотите?! Старость, как справедливо заметил Сен-Жон Перс, — это сарказм Бога. — Но ведь ей сейчас… — Ну и что? К столетию Пушкина в степях отыскали ту самую калмычку… Помните, «Прощай, любезная калмычка…»? — Шутите? — Факт. Почитайте Бартенева! — Да я вроде читал… — Вроде — у Мавроди! Соавторы подошли к четырехместному столу у колонны. Там сидел миниатюрный старичок, похожий на внезапно состарившегося подростка. В отличие от своих соратников по закату жизни одет он был вполне современно: клетчатый пиджак модной расцветки, сорочка с высоким воротником, вишневый шейный платок… Однако при внимательном взгляде становилось ясно, что пиджаку с пуговицами, обтянутыми вытершимся бархатом, по крайней мере полвека. Просто мода, как известно, ходит по кругу, подобно ослу, привязанному к колышку. Ел старичок не казенной алюминиевой, а своей собственной ложкой — массивной, серебряной, с кудрявой монограммой на ручке. Рядом лежал сафьяновый футляр-складень, из отделений которого торчали еще вилка и нож. — А мы к вам! — радостно сообщил Жарынин. — Примете? — Конечно! — ответил старичок, звонко чеканя «ч». — Счастлив видеть! Милости прошу, Дмитрий Антонович! Голос у него оказался тоже какой-то полувзрослый. — Разрешите представить вам моего друга и соавтора: Андрей Львович Кокотов, прозаик прустовской школы! — со сладкой издевкой сообщил режиссер. У прозаика от обиды во рту возник медный привкус. — Пруста, к сожалению, не застал. А вот с Кокто встречался… — старичок, наслаждаясь созвучием имен, лукаво глянул на Кокотова. — Позвольте отрекомендоваться: Ян Казимирович Болтянский. — Ну что ж вы так скромно, Ян Казимирович? — попенял Жарынин. — Народ должен знать своих героев. Знакомьтесь, коллега: перед вами легендарный Иван Болт — любимый фельетонист Сталина. Мог снять с работы любого наркома с помощью одной публикации в «Правде». Как говорится, утром — в газете, вечером — в решетчатой карете… — Вы преувеличиваете! — зарделся польщенный ветеран острого пера. — Ну как же, как же… — вполне искренне отозвался Андрей Львович, вспомнив, как покойная Светлана Егоровна, достав из почтового ящика свежую «Правду», первым делом искала новый фельетон знаменитого Болта. — Как вам мой платок? — поинтересовался старичок, вытянув шею, чтобы лучше было видно. — Париж? — уточнил режиссер. — Да, галерея Лафайет. Вы, Дмитрий Антонович, знаете толк в дорогих вещах! Это мне правнучек подарил. Кеша. Он скоро сюда приедет. Ну что ж вы стоите? Присаживайтесь! — Спасибо! — Кокотов взялся за стул. — Нет-нет! — забеспокоился старичок. — Сюда нельзя. Здесь сидит Жуков-Хаит. К тому же он теперь Жуков — поэтому лучше сюда. Наконец соавторы расселись. Жарынин в ожидании официантки взял кусочек черного хлеба, намазал горчицей и посолил. Писатель, которому после перцовки страшно хотелось есть, сделал то же самое. Ветеран подвинул к ним банку из-под китайского чая с каким-то зеленым порошком: — Угощайтесь! — Что это? — спросил осторожный литератор. — Как что? Морская капуста! Режиссер вежливо подцепил немного зеленого порошка на кончик ножа и стряхнул на свой бутерброд. Кокотов, поблагодарив, оказался. — Напрасно, Андрей Львович! Как вы думаете, сколько мне лет? — Затрудняюсь, — пожал плечами писатель, отметив про себя, что старичок-то запомнил его имя-отчество с первого раза. — Девяносто восемь! А как я выгляжу? — Болтянский для наглядности обнажил зубные протезы — бесплатные, судя по неестественной белизне. — Потрясающе! — Больше семидесяти двух вам не дашь! — подтвердил режиссер. — А все благодаря ей! — Старичок зачерпнул ложкой капусты и отправил в рот. — Сорок лет я без нее не сажусь за стол. Она моя спасительница! В перестройку совсем из аптек исчезла. Так я, поверите ли, талоны на водку за нее отдавал — мне со всей Москвы несли! — Только капуста? — уточнил Жарынин. — Нет, еще, конечно, секс! Секс и морская капуста делают человека практически бессмертным! Мы еще с вами выпьем на моем столетии! — Секс? — Режиссер многозначительно задрал брови. — И кто же эта счастливица? — Есть вопросы, на которые мужчина не отвечает! — потупился Ян Казимирович, и в его сморщенном личике появилось выражение блудливой суровости. Наконец к столику подкатила свою тележку официантка — довольно еще молодая женщина с измученным лицом и золотыми зубами. — Витаминный салат и щи, сосиски, гречка — объявила она. — Вы сегодня без заказа. — Щи да каша — пища наша! — оживился Жарынин. — Ты чего такая грустная, Татьяна? — А чего радоваться, Дмитрий Антонович? Уволят нас всех скоро. На что своих кормить буду? — Так уж и уволят? — А вы разве ничего не знаете? Нас же продали. — Кому? — Ибрагимбыкову. — Так уж и продали? — Говорят, продали. А вам разве не сказали? — Слышал кое-что… — Помогите, у вас же связи! — Помогу. А что на второе, кроме сосисок? — Кура. Можно вегетарианское… — Давай курицу! Татьяна грустно кивнула и укатила тележку. — Странно! Раньше порции были больше! — удивился Жарынин, вглядываясь в тарелку. — Увы! — Ян Казимирович погрузил серебряную ложку в щи, которые предварительно густо посыпал морской капустой. — Интересные у вас приборы! — заметил Кокотов. — Фамильные? — Не совсем. Хотя как посмотреть… А вы знаете, чей это герб? — Чей же? — О, ни за что не догадаетесь, хотя, впрочем, он имеет непосредственное отношение к вашей профессии. Но сначала я должен вам кое-что рассказать! — Ян Казимирович! — перебил его Жарынин. — Неужели вас не беспокоит судьба «Ипокренина»? — Нет. Во-первых, в моем возрасте нервничать вредно. А во-вторых, Кешенька сказал, что все будет хорошо. — А кто же у нас Кешенька? — Юрист. Очень хороший. Он даже ведет колонку «Законник» в газете «КоммивояжерЪ». Читали? |