Онлайн книга «Дорога долгая легка»
|
— И все же в ней что-то есть, — возразил Лурье, внимательно глядя на незнакомца. — Да, пожалуй… Затаенное что-то… Даже слышен шум. Знаете, когда стоишь возле топки… Значит, они прошли… — Нет, не проходили. Незнакомец тоскливо и пристально посмотрел на зеленый склон Карадага. — Они ходят в горы? — спросил Лурье. — Да, — кивнул незнакомец. — Во всяком случае, вчера… Он оказался ходок… — И что было? — с любопытством спросил Лурье. Незнакомец взглянул на него свысока, с легкой надменностью: — У нас с ней? В Париже? — Нет, нет, — поспешно сказал Лурье. — Вчера. У вас одного. — А-а-а… — Незнакомец махнул рукой на дом, укрытый в зелени. — Пошел к себе в мансарду. Смотрел на море. — Что-нибудь видели? Незнакомец усмехнулся: — Конечно… Опять то же… Пятипалубный пароход… Услышал, как тяжелая цепь ползет по клюзу… Написал кое-что. Кое-что даже получилось. И, взойдя на трепещущий мостик, Вспоминают оставленный порт, Отряхая ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт… — Неплохо, — сказал Лурье. — Неплохо? — Незнакомец надменно скривился. — Да это блестяще, мой друг: Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвут пистолет, Так что сыпется золото с кружев Розоватых брабантских манжет… — Я, кажется, это уже слышал, — сказал Владимир Лурье. — Вы этого нигде не могли слышать, — сказал незнакомец. — И такого не могли слышать. — Так это очень хорошо, — сказал Лурье. — Что хорошо? — То, что они ушли. Вы пошли домой. И вот написали. Чистейший случай сублимации. Шопеновские две мазурки, помните? Это прекрасно. — Вы полагаете? — Уверен. Ну подумайте, что такое женщина. Даже самая лучшая. Она смертна… — Я тоже. — Но стихи. Но бессмертная душа. Бессмертные стихи. Они нас переживут. — Это меня и беспокоит. Мое бренное тело. Оно уйдет. Мы не змеи. Мы меняем души, не тела… И если бы от меня зависело, неужели я стал бы получать взамен любви какую-то там убогую су-бли-ма-ци-ю. — Но это от вас не зависит. И потому, пожалуйста… Идите в мансарду. Смотрите в море. Я хочу еще. Я хочу про Африку, про жирафа, про волшебное озеро Чад… Чад… Чад… Ну подумайте о других. О грядущих поколениях, которым это достанется. О вечном. О тех, кто придет… — А почему эти грядущие поколения должны обладать для меня большей весомостью, чем мы с вами… Чем те, кто ушел… Нас больше. Разве вы не ощущаете, что есть нечто безобразное в этом торжестве временного над вечным… Оно не приведет вас к добру. — Незнакомец вдруг сник и добавил тихо: — Надо идти. — Тише! Что это? — сказал Лурье. — Что-то скребется… Незнакомец прислушался. — А-а-а… — Он извлек из кармана спичечный коробок, за ним другой. — Тарантулы. Я их выпускаю, и они дерутся. Хотите посмотреть? Великолепное зрелище, когда они сходятся. Один на один. И бьются, как подобает мужчинам. Насмерть. В тот момент, как один из них вонзает другому в затылок… — Выход агрессивным эмоциям… Вам это нужно… — сказал Лурье и с тревогой подумал о добродушном человеке в длинной рубахе. — Слушайте, — гневно сказал незнакомец. — Вы что, в сумасшедшем доме? — Вы считаете себя вполне нормальным? — полюбопытствовал Лурье. — А вы не считаете? — спросил незнакомец с опасением. — Как вам сказать… У вас притуплен инстинкт самосохранения… Это не приведет вас к добру… Лурье прислушивался к удаляющейся походке. Как он мог так ошибиться? Этот был из других гусаров, и он плохо кончит. Впрочем, кончить — разве можно кончить хорошо? Ох, как это страшно — когда все кончится. Неужели и он, современный человек Владимир Лурье, преодолевающий преграду времени, все же боится его неумолимого хода? * * * Марина была одна на пляже. Она знала, что Евстафенко может прийти. Она сказала ему достаточно ясно. А что, если он не понял? Или не захочет прийти? Или кто-нибудь отвлечет его? Может, она была слишком тонкой? Поверху прошел пограничный патруль. Один из солдат рассказывал другому с ностальгической тоской: — Каждый раз она мне пол-литра. Или вина хорошего, не то что здешняя кислятина. А закусить у них свое. Я сперва поем как следует, выпью… Море вдруг зашевелилось, залепетало, всплеснуло. Само по себе — без ветра, без катеров… * * * Волошин остановился, отступил на шаг. Лиля сказала: — Если уйдете или пройдете — будет горько. Только все же проходите или уходите, если это нужно… В вас для меня скрыты многие слова. Не знаю, что в вас такое, во что я верую, чего жду от вас… Но мне тихо и радостно, когда думаю о вас… — Лиля… — Да, да. Я все время прислушиваюсь к голосам внутри меня: точно огонь. Происходит какая-то великая тайна, но я не знаю что. Иногда хочется думать, что я прекрасна, и плакать… — Вы прекрасны. — Он с трудом обрел дыхание, сказал: — Хотите идти одной дорогой?.. Мы пойдем вместе сквозь боль, сквозь страдание, сквозь искусство, сквозь жизнь — к вечному познанию, к вечной силе… Марина увидела, что Евстафенко спускается к пляжу, и вышла из-под навеса боком, словно бы не замечая его, а глядя на море, за темный горизонт. Он подошел, тронул ее за плечо. — Это я, — сказал он. Марина понимала взрывную силу этой фразы. Но сумела не обернуться, сказала: — В детстве я думала, что небо это и есть море. И я сказала папе: «Посмотри, какое высокое море!» «Как она поэтична», — подумал Евстафенко и спросил нежно: — Как звали вашего папу? — Аркадий, в семье его звали Хосе-Аркади, — сказала она и подумала: «Неужели он узнал, что папу звали Арон? Какая мерзость, уже сказали. И неужели это не безразлично ему?» — Мне это безразлично, — сказал он. — Что-то есть хочется, — сказала она, и он подумал, что она мило ребячлива. — Мне все время есть хочется, — сказала она, и он подумал, что в ней много прекрасной откровенности. Она стала рассказывать о голодном послевоенном детстве, после которого ей все время хочется есть. «Только истинно одаренные натуры, — подумал он, — могут так хорошо помнить свое детство». — О, в мире еще столько голодных! — сказала она и поняла вдруг, что ей удалось произвести впечатление. На сегодня достаточно. Она вдруг повернулась и побежала к лестнице. — До свиданья! — крикнула она. — Так хорошо… |