Книга Спи спокойно, дорогой товарищ. Записки анестезиолога, страница 37 – Александр Чернов

— На то она и баба, чтоб выкаблучиваться. — Спокойствие возвращалось к Николаю. А вместе с ним — и привычное приятие текучести операционного процесса и своего места в нем. — Мочевой пузырь так бы не выделывался.

— То ж мышца, а тут паренхима. — Последнее слово городской хирург протянул с нарочито уважительной интонацией. — За двадцать лет работы мог бы и подучиться в различении.

— Мне своих знаний хватает. — Николай, не теряя времени, прощупал пульс, оценил глазные рефлексы пациента и, убедившись в стабильной подаче наркозной смеси, взялся за фонендоскоп.

— Ну так что с цыганославянкой? — остановил его любопытствующий голос Павла. — Не слышно что-то.

— Сейчас. — Рассветов прослушал легкие больного и, выпрямившись, поинтересовался у анестезистки: — Наркотики давно были?

— Двадцать минут.

— Давление стабильное?

— Да. На уровне сто тридцать на восемьдесят.

— Хорошо. Вводи два кубика. С чавеллой, говоришь? — Теперь он мог позволить себе участие в разговоре. — Да ничего. Уперлась, и все тут. Я, говорит, обязана быть возле мужа в любой ситуации.

— Ха! И в квартире, и в сортире, — кивнул Павел. — Это у них обычай такой. Жена всегда подле благоверного. Иначе — позор, скандал и тумбочка между кроватями.

— Ну насчет сортира это ты загнул. — Олег методично драпировал ранение швами.

— Согласен. Экспромт, — повинился Павел. — Но суть от этого не меняется. Мне Темнов рассказывал. У него среди предков ромалэ были.

— Да, у Сашки наследственность, что называется, на лице, — усмехнулся Николай. — Такой смуглости никаким загаром не скроешь.

— И никаким мылом не смоешь, — поймал поэтинку Павел. — А где она сейчас? Тихо что-то.

— Тихая чавелла — особь, достойная Красной книги. — Олег удовлетворенно потянулся. — Зашил, засранку, в смысле печенку, — объявил он присутствующим. — Ревизия и — финита ля комедия.

У Рассветова вдруг начисто пропало желание обсуждать дверную собеседницу с коллегами. К тому же, если конец операции близок, ее горячее стремление к телу супруга уже не грозило обернуться длительной оккупацией.

Вошедшая санитарка ехидно проворковала:

— Стоит, голубушка. — Затем, обращаясь к анестезиологу: — Уж не знаю, Николай Васильевич, чем вы ее там ублажали, но на себя давешнюю не похожа. Словно подменили.

— В смысле? — не понял Рассветов пункта насчет подмены.

— Тихая скромница. Вот и весь смысл, — собирая использованный инструментарий из утилизационного таза, расшифровала информаторша. — Ни звука, ни всхлипа. Стоит на выходе из оперблока и мирно так в щелочку между створками заглядывает. Ожидает, стало быть.

— Одна? — Николая несколько удивило отсутствие барона. Он был уверен, что данные им настоятельные рекомендации насчет ожидания в вестибюле соблюдаться не станут.

— Да с кем же ей быть-то? — Медсестра громыхнула ведерком с собранными инструментами и направилась к выходу. — Ежели она ему законная супруга, то единственная. У них с этим делом строго. Не то что у наших молодят.

Донесшиеся из коридора возгласы начисто опровергли ее столь категорично обоснованную информацию.

— О, ну вот и гарем пожаловал, — ввернул Олег. — Коля, похоже, снова твой выход. Больше некому.

Словно подтверждая слова хирурга о необходимости врачебного вмешательства, заскочившая в зал санитарка выпалила:

— Толпа, доктор. Один чернее другого. И орут все на своем, тарабарском. Фиг поймешь. — Она умоляюще уставилась на Рассветова, словно он был единственной надеждой.

— Следи за давлением. Начнет реагировать — релаксанты короткого действия. — Дав указания анестезистке, Николай вновь покинул операционную.

Судя по цвету кожи и эпатажной одежде — они были цыганами. Четверка худощавых невысоких мужчин производила шум, которому могла позавидовать десятка опытных говоруний. Язык, на котором общались скандалисты, походил на отрывисто-ритмичный говор барона, но производил менее приятное впечатление. Несолидные для «сильного пола» визгливые интонации и нервические придыхания перемежали словесную какофонию.

Объектом вербального воздействия мужчин была давешняя собеседница Николая. Она замерла у стены и, сложив на видных грудях полные белые руки, награждала оппонентов мрачно-отстраненным взглядом.

При появлении Рассветова лающие голоса разом умолкли, и четыре пары маленьких черных глаз воззрились на массивную фигуру врача. Впрочем, паузе не суждено было затянуться.

— Доктор! — Двухсекундная проверка реакции Николая на обращение. — Нехорошего человека спасаешь, доктор.

Говорил молодой плюгавчик. Его ярко-синяя рубаха сверкала эпатажным глянцем, а застиранные больничные бахилы обтягивали подошвы высоких ботфортообразных сапог.

В глаза собеседнику он смотреть избегал, направляя скользкий взгляд черных бусинок в район левого уха Николая.

— Очень плохого человека, — ультимативно пропечатал цыган. Его спутники закивали курчавыми темноволосыми головами.

— Я все объясню… — Жена пациента попыталась вмешаться в начинающийся мужской разговор, но, вспомнив о своем статусе цыганской мадам, смущенно запнулась.

— Я сам все объясню! — Отстраняющий жест плюгавого засвидетельствовал ее субординационный промах. — Доктор, мы все — одна семья. — Он слегка развел темные руки, вовлекая в родимый круг не то стоявших позади соплеменников, не то всех присутствующих в целом. — Мы очень дружная семья.

Рассветов, начиная утрачивать и без того скудный запас терпения, глубоко вздохнул. Похоже, оратор заметил возрастающую готовность врача к агрессивной коммуникации, так как поток информации из его уст заметно ускорился.

— Но в любой семье есть хорошие люди и плохие люди. И между ними возникают ссоры, — говорил цыган четко и без акцента. — Понимаете, доктор?

Николай едва не кивнул, поддавшись логической безальтернативности сказанного.

— И этот человек, который сейчас лежит в операционной, — парень указал на вход в оперблок, ткнув пальцем в сторону загораживающего дверной проем анестезиолога, — плохой человек. Он убил хорошего человека. Поэтому его не нужно спасать. Ему не нужно жить. — Выжидательная пауза.

— Я лишь выполняю свою работу, — повел широкими плечами Рассветов, хмуро глядя в пространство. — Еще вопросы есть?

— Вы не поняли, доктор. — Оратор отмахнулся от дернувшихся сзади соплеменников. — Жизнь важнее работы. Согласны? — Черные бусинки скользнули по лицу врача, оставив неприятное ощущение враждебного прикосновения.

— Работа — часть жизни. — В философствованиях Николай силен не был и словоблудия не любил. — Мне некогда. Если других вопросов нет… — но стандартной фразы произнести он не успел. Один из соратников говорливого цыгана неуловимым движением выдернул из-за голенища стилет и направил в грудь анестезиологу.