Онлайн книга «1993»
|
Пестрый ком пролетел над головами и упал позади толпы. Ввысь по веревке бежал, как огонь, красный флаг. Рядом с Макашовым показался молодец в зеленом броннике и, взмахивая рукой, будто звонарь, затряс большой связкой ключей. Виктор, пошатываясь, отправился к изнанке Белого дома – было людно и весело, трещали шикарные костры, дожидавшиеся шашлыков праздника, и звучал воркующий гул: – Останкино… Останкино… – Туда пять грузовиков ушло! – С Октябрьской новая демонстрация идет, двести тыщ, прямиком на штурм. – А ОМОН чего? – Какой ОМОН! Город наш! – Гостиницу “Мир” взяли… Там у них штаб был. – Дзержинцы к нам перешли. – Не дзержинцы, софринцы! – Софринцы, я знаю. Дзержинцы тоже… – Тульские вэдэвэшники на подходе, будут Кремль брать… – Слыхали, Козырева арестовали? Прямо в МИДе! – Смотри, смотри! Он задрал голову. Постепенно, аккуратно, ползуче этаж за этажом, загорался свет во множестве окон. Всё здание состояло из окон, и всё оно наливалось лимонным – тусклым среди солнечного дня – электричеством. – Свет дали, значит, полная победа! – сказал Виктор каким-то не своим, надрывающим связки голосом. На площадь одна за другой въезжали захваченные машины: армейские радиостанции, фургоны, автобусы, милицейские газики. Дом горел целиком, доверху. “Ну всё, Ленка, победили мы… тебя… Что ты теперь запоешь?” – подумал, заморгал, и всего его мелко-мелко затрясло. Расталкивая людей, он пробился к холму. Сел на землю, обхватив лицо руками. Зубы стучали, тряслись руки и ноги. Он украдкой глянул сквозь пальцы и сжал их плотнее. Ногти впивались выше лба, в кудри, и он старался делать себе больнее, давить острее, чтобы совсем не пропасть. – Плохо, что ль? – раздался свойский голос. Виктор посмотрел вбок, не отлепляя пальцы от лица. К нему обращался человек в круглых очках, с дряблыми щеками и крючковатым носом. – Не без того, – сумел торопливо сказать сквозь настойчивый перестук зубов. – Помираешь? – спросил человек развязно. – Помираю, – слабо согласился Виктор. – Ранили? – Неа! – А что? – Сейчас как будто сердце остановится, темнеет перед глазами ужасно, – быстро прожевал жилистую фразу пляшущими зубами. – Это у тебя паническая атака. – Атака? – Атака. Не бойся. Всё нормально. – Откуда ты знаешь? – повернувшись с надеждой и разжимая пальцы, Виктор обнаружил за круглыми стеклами ореховые пытливые глаза. – Доктор я, – беспечно объяснил человек. – Снежок ляжет – легче будет. – Снежок? – Депрессия у тебя, вот тебе и страшно. Пули напугали? Не тратя времени на раздумья, Виктор выпалил: – Дома всё хреново. – Дома? – Жена. – И что она? – Поругались. – Бывает. Я сам три раза был женат. – Я один. – Довела тебя? – За… за… затрахала… – Тебе отвлечься надо. Отдохни. Погуляй. Влюбись в кого-нибудь… – В кого? – заикаясь от дрожи, спросил Виктор. – Это уж ты найди. – Легко сказать: найди, – Виктор оторвал пальцы от лица и, прочно сцепив, с хрустом их заламывал. – Что, полегчало? – По-по-чему? – Да вижу. Отпускает. – Ни хрена. – Да ладно, вижу, что лучше! Ты не бойся, главное. И в пекло не лезь. Осенью со многими такое. – Что ж, я псих, выходит? – Все мы психи. Очки доктора были похожи на фары и поигрывали ироничным отсветом. Потом Виктор ошалело блуждал от Белого дома к мэрии и обратно. Его всё еще немного потряхивало. Не было ни ментов, ни солдат. Люди растекались потоками среди не желавшего тускнеть золотистого дня. Поливалки были отогнаны и сгрудились в оранжевое стадо за мостом. Длинная очередь выстроилась вдоль набережной к дворцу, на верхней ступени которого пышноволосый молодой депутат Шашвиашвили раздавал сувениры – обоюдоострые лезвия колючки. Запомнившийся по сентябрьскому митингу облезлый, рабочего вида мужичок прикладывал к уху транзистор с вытянутой антенной и звал всех ехать на Никольскую, брать “Эхо Москвы”: там, как сообщало о себе радио, слинял милиционер-охранник. На ступени ниже стоял, в прищуренном раздумье щелкая нагайкой, казачий сотник Морозов. Рядом с ним белобрысая девочка, помладше Тани, важным голоском просвещала женщин: – Мне из мэрии подарков нанесли!.. Целый мешок! Конфеты! Орехи! Пепси! Заколок всяких надарили! – Она с гордостью показала в свои солнечные пуховые волосы, где сверкало несколько ярких железных стрекоз. – Колготы поменяла! У меня прежние колготы сгнили… За эти дни-то… – Сколько ты здесь? – спросил Виктор. – Давно! Еще до блокады. Мы с мамой пришли, она меня на митинге потеряла. – Девочка бойчила, как маленький лектор. – Я в палатке жила, дождь такой шел, я всё время до нитки мокла. Вот и сгнили колготы. Зато я портянки научилась завязывать. В блокаде нормально было. В столовке нас кормили, бутербродами. Еще этот давали… лаваш… Он теплый, вкусный. Все простыли, а я ни разу не чихнула. – Как обстановочка? – К казаку спустился депутат с обрывком колючки в кровоточившей свежими веселыми порезами руке. – У Хаса был… – казак напряженно щурился за реку. – Что говорит? – Да что… Сидит с трубкой. На столе машинка, грузовичок. Он его катает и поет: “Хазбулат удалой, бедна сакля твоя…” – Правда-правда, – засмеялась девочка, как будто подыгрывая. – Э-э, простите… – насколько мог вежливо спросил Виктор. – А где еще такое дают? – Какое такое? – депутат глянул подозрительно. – Да вот такое… – Виктор показал на обрывок колючки. – Домой отвезу, жене и дочке. Расскажу, как мы победили! – Какое домой? – Депутат изучал его неожиданно холодными глазами. – В Останкино езжай! – В Останкино? – переспросил Виктор и забормотал, словно оправдываясь: – Конечно, поеду! Я давно говорю: даешь Останкино! Телевидение – это сила… Подошли парни, наряженные в омоновские доспехи, приволокли из неизвестности ящики бадаевского пива и несколько блоков сигарет “Магна” и стали раскладывать на ступенях. – Будешь? – Румяный человек-гора, похожий на героя былины, протянул бутылку. |