Онлайн книга «1993»
|
– Ушца есть, а ты всё равно повесился, – иронично сказал Клещ из-за Викторовой спины. – Самору убили, – негр продолжал, точно не услышав. – Его жену друг взял. Мандела! Он и она вместе, да. Граса Машел! А у нас война. Я бежал. В Москву бежал. Деньги домой посылал. Я жил, Москва, квартира, двенадцать нас. Комната одна! Мозамбик, Камерун, Гана. Хотел семья везти! Жена не знаю где. Сын был… Бомба убила… А ваши где? Где ваши? Еды нет. Голод. – Ты чем в Москве занимался? – спросил Виктор и сразу спросил еще: – Как тебя зовут-то? – Я врач. Врач учился. Врач был, пока война. Врач не берут Москва. Я грузил. Вагон грузил. На вокзале грузил. Дариу! – А? – Дариу! – Виктор, – протянул руку. Негр, секунду помедлив, дал свою, липкую, как пластилин. – Меня голым звал. Клуб звал. Там голые. Голые танцуют. Много нас, черных, там. Плохо это… Голым… Я не хочу. Клещ с ехидцей посоветовал: – Ты лучше нам спасибо скажи, что тебя из петли вытащили. Виктор воздел обе руки, призывая к вниманию, и внушительно, как миссионер туземцу, сказал: – Пока живой – живи! Ты не сдавайся, Дариу! Сейчас в Москве история решается! Спасем Россию – спасем весь мир! Союз вернем, всех защитим! Иди к Белому дому, брат! Там врачи нужны! Если победим, – он мечтательно прищелкнул пальцами, – будет всё хорошо в твоей… Замбии… – Мозамбик, – негр широко оскалился, чуть скрипнув крупными зубами, которые были чем-то похожи на название его страны. – Мозамбик! – Виктор бодро вскинул кулак. Потом, вздыхая и чертыхаясь, они потащили негра на выход. Телевизор в аварийке показывал новости: визит патриарха Алексия в Америку, кровопролитные бои за город Сухуми, Мстислав Ростропович и Галина Вишневская прилетели в Россию, учреждена комиссия по правам человека, открылся новый московский ночной клуб “Манхэттен-экспресс”, мэр Петербурга Анатолий Собчак уволил вице-мэра Вячеслава Щербакова, поддержавшего распущенный Верховный Совет, ведущая произнесла слово “распущенный” отдельным словом, со смакующей полуулыбкой; про Белый дом ничего. Виктор вышел из аварийки и, рванув на Тверскую, добежал до магазина, купил рулет “Dan Cake”, бегом вернулся. – Лид! – окликнул, запыхавшись. Дежурная дернулась, наставила маленькие глаза. Сминая, протянул золотистую упаковку: – Лид! – В честь чего это? – К чаю. Только ты… прикрой… Дело у меня горит… Можно… отлучусь? Ненадолго. Туда-сюда… – Ничего не знаю, – она взяла рулет без сомнений, протиснула в ящик стола с бумагами, задвинула. – Договаривайся с ними! – показала в сторону большой комнаты. – Баба у тебя, что ли, завелась? – Какая баба? – удивился Виктор. – Анка-пулеметчица, – прыснул Клещ с порога комнаты, откуда уже звякали стаканы. Виктор с разбегу впихнул его обратно, там сидели пять человек, повел по ним щупающим взглядом и выдохнул, глядя на облупившийся холодильник: – Мужики, я свое отработаю, я вас прошу… – Налить? – Сварщик Мальцев, который от спиртного делался надменным, как лев, даже неопрятные волосы превращались в царственную гриву, лениво приподнял веки. – Больной, толкается еще, – Клещ обиженно потирал животик. – Я отъеду ненадолго, можно? – Куда? – шпанявым голосом позвал слесарь Зякин. – Туда! – Туда, туда, – обличительно подхватил Клещ. – Туда, фигней страдать, пока мы здесь корячимся… – На митинг? – смекнул Кувалда. – Я мигом! – Виктор развернулся, выбежал на улицу и побежал к метро, как бегут в атаку. Он ехал, присматриваясь к пассажирам – кто из них с ним заодно: вросшая в сиденье старушка, веселая семья с умудренным карапузом, молодящийся мужчина в красной бейсболке козырьком назад. Ему хотелось обнаружиться заранее, начать разговор еще до площади. Ему казалось, они сейчас познакомятся, поезд притормозит, глаз мигнет, с губ сам собой сорвется пароль и вагон, где люди привычно и пошло разделены, окажется наполнен единомышленниками. Поезд выкатил из туннеля, Виктор последний раз огляделся. У дверей, не держась за поручень, но широко расставив ноги и благодаря этому сохраняя равновесие, стоял бедно одетый человек. Виктор заметил его дрожь: поезд притормаживал, а в человеке, наоборот, как будто разгонялось возбуждение. От него исходил прогорклый и мрачный запах костра. Он шлепнул ладонью по стеклу и выплеснул хрипловатый крик: – Товарищи! Не забудьте выйти! Все к Дому Советов! Все на защиту власти советов и людей труда! Виктор периферийным зрением увидел, как вокруг отстраняются брезгливо и опасливо, и сказал, насколько мог громко: – Правильно! – но его заглушил наглый автоматический голос, вдруг напомнивший голос Лены: “Станция «Краснопресненская»”, двери открылись. Ближе к эскалатору у гранитной красномясой стены с просветами сала было особенно людно. – Они там голодают! Голодают, понял меня? Они там за Россию сидят! – доносилось стыдящее бабье. Протиснувшись, он обнаружил поединок двух крупных фигур: пышная черноволосая женщина и толстый покрасневший мент тянули в разные стороны какой-то предмет, завернутый в узорчатый украинский рушник. Он понял, что это кастрюля. Вокруг раздавалось: – Скотина, ряху отъел! – Борща ему жалко! – Жрет, жрет, а всё мало! – Отдай мое! Не ты варил! – черноволосая потянула на себя резче. Несколько рук взялись за нее, как в сказке “Репка”, кто-то стал теснить мента, тихо дергая за серые рукава. – А ну разойдись, твою мать! – Еще один тяжелый мент громогласно врезался в толпу, сопровождаемый парочкой юных ментиков. Баба затравленно глянула назад, грудью навалилась на кастрюлю и манерно пропела: – Не доставайся же ты никому! Ее поддержали выжидающие смешки. Баба с диким кликом рванула узел, схватила крышку, лихо отставив ее, как щит, кастрюля наклонилась, извергая содержимое, люди отшатнулись – и в следующий миг Виктор увидел рубаху мента, намокшую красным и испускающую пар. Мент истово заматерился, рубанул ладонью – баба, по-ведьмовски хохоча, увернулась, кастрюля упала на пол, зазвенев, и все отпрянули, не мешая борщу вольно и ярко растекаться по гранитному полу. Раздались редкие аплодисменты. Женщина победно всплеснула волосами и, окруженная сочувствующими, стремительно прошла на эскалатор. Виктор, невольно очутившись в ее свите, поднялся в город. Дождило. На подступах к Белому дому торчали оранжевые поливальные машины и военные грузовики с брезентовыми тентами, стояло оцепление в плащ-накидках, в тусклых зеленых и молочно-белых касках, некоторые были в таких же белых и даже в красных мотоциклетных шлемах; попадались милиционеры в фуражках и шинелях, странно разбухшие и скособоченные от поддевок. Возле оцепления толклись люди, где-то равномерно размазанные и разговаривавшие с солдатами и милицией, а где-то скопившиеся в толпу и кричавшие лозунги. |