Книга По воле судьбы, страница 55 – Колин Маккалоу

— Брут! Дорогой, дорогой Брут! — вскричала она, стискивая его в столь горячих объятиях, что он задохнулся и потерял контакт с полом. — О, отец говорит, что любить тех, кто хорош и к тому же родственник, — весьма правильно, так что я могу выказать тебе свои чувства! Входи же, входи!

Снова ощутив под ногами пол, Брут смотрел, как его кузина с трудом пробирается по заваленной комнатенке, скидывает со старого кресла груду свитков и книг, потом ищет тряпку и обмахивает ею сиденье, чтобы на тоге гостя не осталось пыльных разводов. И постепенно в уголках его всегда скорбного рта стала появляться улыбка. Она же… ну просто вылитый слон! Хотя не толстая и даже не пышная. Узкие бедра, широкие плечи, плоская грудь. Одета во что-то отвратительное, что Сервилия назвала бы холщовой палаткой.

И все же, решил он к тому времени, как им обоим удалось устроиться в креслах, облик Порции его вовсе не удручал. Несмотря на мужскую фигуру, она не казалась мужеподобной. И была полна жизни, что придавало ей странную привлекательность, которую после первого потрясения оценят, конечно же, весьма многие из мужчин. Волосы фантастические… как и глаза. И рот очень славный, его так и хочется поцеловать.

Порция громко вздохнула, хлопнула себя по коленям (широко расставленным, что ничуть ее не смущало) и посмотрела на него, сияя от удовольствия.

— О, Брут! Ты нисколько не изменился!

Выглядел он плоховато, но здесь это не имело значения. Для Порции Брут был тем, кем всегда был. Очень странно воспитанная, с шестилетнего возраста лишенная матери и с тех пор не знавшая женской руки (кроме двухлетнего сосуществования с Марцией, которая ее просто не замечала), эта девушка не имела затверженных представлений о красоте, равно как и об уродстве и о прочих абстрактных понятиях. Брут — ее горячо любимый двоюродный брат, поэтому он красив. Любой любитель греческой философии согласится с таким рассуждением.

— Ты выросла, — заметил он и вдруг осознал, как это звучит.

Брут, думай, что говоришь! Она ведь, как и ты сам, несуразная шутка природы!

Но конечно, она все моментально поняла. И издала то же ржание, что вырывалось из горла Катона в минуты веселья, так же, как он, показывая большие, немного выдвинутые вперед зубы. И голос ее был похож на голос отца — резкий, громкий, ужасно немелодичный.

— Отец говорит, я скоро проткну потолок! Я даже чуть выше его, хотя он тоже дылда. Должна заметить, — сквозь ржание проговорила она, — мне очень нравится быть такой высокой. Это придает мне авторитета. Странно, что люди заискивают перед теми, кто их выше, не правда ли? Тем не менее это так.

В голове Брута стала вырисовываться фантастическая картина: маленький седоватый Бибул пытается покрыть этот огненный столб. Приходит ли ему в голову мысль об их полнейшей несопрягаемости?

— Твой отец сказал мне, что ты выходишь замуж за Бибула.

— О да, это замечательно, правда?

— Ты рада?

Красивые серые глаза сузились скорее от удивления, чем от гнева.

— А почему я должна быть не рада?

— Ну… он намного старше тебя.

— На тридцать два года, — уточнила она.

— Не слишком ли? — осторожно спросил Брут.

— Не имеет значения, — отрезала Порция.

— И… и тебя не смущает, что он на целый фут короче тебя?

— Тоже не имеет значения, — повторила она.

— Ты любишь его?

«А уж это-то не имеет значения гораздо больше, чем все остальное», — могла бы сказать она, но не сказала.

— Я люблю всех хороших людей, а Бибул из таких. Я с нетерпением жду нашей свадьбы. Правда-правда. Вообрази только, Брут! У меня будет комната гораздо просторней, чем эта!

«Боже, — подумал он, ошеломленный, — она так и не повзрослела! Она вообще не имеет понятия, что такое брак!»

— И тебе все равно, что у Бибула уже есть три сына? — спросил он.

Снова веселое ржание.

— Зато у него нет дочерей! — ответила она, отсмеявшись. — Я не умею ладить с девочками, они такие глупышки. Двое старших, Марк и Гней, замечательные ребята. А маленький Луций — о, он меня вообще покорил! Мы чудесно проводим время. У него восхитительные игрушки!

Брут шел домой, тревожась за Порцию, но когда он попытался поговорить о ней с матерью, то получил короткую отповедь.

— Полная идиотка! — отрезала та. — А чего ты хотел? Ее воспитывал пьяница с выводком олухов-греков! Они начинили ее презрением к хорошему платью, хорошим манерам, хорошей еде и хорошей беседе. Она ходит в волосяной рубашке, голова ее забита Аристотелем. Мне жаль Бибула.

— Не трать зря свое сочувствие, мама, — сказал Брут, знавший теперь, как ей досадить. — Бибулу очень нравится Порция. Он получит неоценимую награду — девушку, которая абсолютно чиста и непорочна!

— Тьфу! — плюнула Сервилия. — Тьфу!

Волнения в Риме не утихали. Прошел февраль, короткий месяц, потом наступил мерцедоний — те двадцать два дня, что были внесены в календарь коллегией понтификов по настоянию Помпея. Через каждые пять дней новый интеррекс вступал в должность и пытался организовать выборы, однако безуспешно. Все жаловались, но жалобы ни на что не влияли. Изредка Помпей демонстрировал всем, что, когда он хочет, чтобы что-то было сделано, это делается, как, например, с его законом десяти плебейских трибунов. Принятый в середине февраля, этот закон позволил Цезарю зарегистрировать свою кандидатуру на консула in absentia. Цезарь мог быть спокоен.

Милон продолжал собирать голоса в свою поддержку на консульских выборах, но в массах усиливалось брожение. Его нагнетали два младших Клавдия, требующих суда над Милоном за убийство их родственника Публия, которое, по их мнению, было доказано тем, что Милон освободил участвовавших в роковой стычке рабов и помог им бесследно исчезнуть. К сожалению, на Целия больше нельзя было опираться: Цицерон, вернувшийся из Равенны, заставил его замолчать, Нехороший знак для озабоченного Милона.

Помпей тоже был озабочен. Сенатская оппозиция против его назначения на пост диктатора набирала силу.

— Ты — один из самых выдающихся boni, — говорил Помпей Метеллу Сципиону, — и я знаю, что ты не против того, чтобы я стал диктатором. Учти, сам я этой должности не хочу! Но меня удивляет другое. Не могу понять, почему Катон и Бибул этого не хотят. Или Луций Агенобарб. Или кто-то еще. Не лучше ли любой ценой добиться стабильности в Риме?

— Почти любой, — осторожно поправил Метелл Сципион.

Он выполнял миссию, произнося свою речь, которую часами репетировал с Катоном и Бибулом. Но намерения его самого не были такими чистыми, как полагали Катон и Бибул. Метелл Сципион был еще одним озабоченным человеком.

— Что значит «почти»? — сердито спросил Помпей.

— На этот вопрос есть ответ, и я послан, чтобы дать его тебе, Магн.