Онлайн книга «Дорога на две улицы»
Семь утра – ее самое любимое и счастливое время. Все еще сладко и безмятежно спят: дети – само собой, им положено, муж тоже – поздний прием снотворного гарантирует сон лишь под утро. В эти минуты абсолютного покоя и тишины она может побыть одна, наедине с собой, все обдумать, спокойно оценить и распланировать. Ленивый рассвет еще только раздумывает заняться, дымится легкий парок над чашкой кофе, и аромат, сладкий и густой, растекается по просторной и светлой кухне и начинает выползать в просторы квартиры. Она тихо прикрывает дверь, удобно усаживается в «Борино кресло» – так называется эта древняя и довольно шаткая конструкция с гобеленовой обивкой – и делает наконец первый глоток. Закрываются в блаженстве глаза. Вот оно, счастье! Кофе и, главное, – тишина! Она знает, что ей отпущено совсем немного – какие-нибудь полчаса. Ну, если повезет, минут сорок. А вот потом начнется! Появится кто-то из «вредителей» – скорее всего, Ольга. Самая ранняя пташка и самый ответственный человек – не дай бог опоздать в школу! Или Никоша – что хуже. Потому что обязательно начнется Никошина болезненная суета – без этого никак. Самое ужасное – появление Ирки. Но это вряд ли. Старшая дочь крепко и безмятежно спит. И разбудить ее будет огромной проблемой – как, впрочем, всегда. Нет уж, пусть спит до последнего, всем спокойней. Если первым зайдет Борис, тоже не здорово. После снотворных голова тяжелая, мутная. Настроение – хуже некуда, потому что разбит и вял. В себя придет только на работе – там деваться некуда. А дома можно покапризничать и поканючить. Она смотрит в окно и думает о том, что скоро зима – долгая и бесконечная. Дети начнут болеть – без этого не обойдется. Нужно ехать к маме – разобрать погреб, заклеить окна к зиме. У Никоши совсем прохудились ботинки, а у Ольги нет зимнего пальто. А что уж потребует Ирка… Вот об этом лучше не думать. Бориса начнет мучить язва – застарелая и верная подруга. Уж осенью она обнаружится наверняка. Значит, опять картофельный сок по утрам и специальный рацион. Пареное, вареное. Она гонит от себя все эти мысли, но они не собираются ее оставлять. Да и вообще – как можно запретить себе думать? Смешно, ей-богу! Советы мудрейшей из мудрейших – Эли, разумеется: «Вспомни Скарлетт О’Хару: “Я подумаю об этом завтра”». Да нет, и завтра, и сегодня. И послезавтра… Она смотрит на часы, и в этот момент тишину дома разрывает резкий телефонный звонок. Она вздрагивает и хватает трубку – господи, только бы никто не проснулся! – Елена Сергеевна? – голос казенный и сухой. Становится не по себе. Слава богу, все дома и спят – мелькает у нее в голове. Нет, не все дома. И не все спят. Машка в роддоме. Сильный толчок в сердце. – Да, – хрипло отвечает она. – Луконина? – голосу требуется подтверждение. – Да, – еще раз повторяет она. В трубке глубокий вздох – уже совсем человеческий. – Примите соболезнования. Мария Луконина скончалась. – Голос совсем сник. Она садится на стул и боится выронить трубку – так дрожит рука. – Ой! – вдруг радуется голос. – А ребенок-то жив! Жив ребеночек! Девочка! Але! Вы меня слышите? Елена Сергеевна? – Слышу, – отвечает она и кладет трубку на стол. Частые гудки звучат так громко, так невыносимо громко – словно похоронный набат. На всю квартиру. Первое, что приходит в голову, – Гаяне. И еще – что же теперь со всеми нами будет? Жизнь, наверно, уже кончилась. Ведь после такого не живут! Она в этом почти уверена. Потом поймет – живут! Живут и после такого – и никуда не деться. Потому что надо жить. Потому что выбора нет. По крайней мере – у нее. * * * Дверь распахнулась, и она вздрогнула. На пороге стояла сонная Ольга – байковая пижама с утятами, вязаные носки. Мерзлячка. Ольга терла глаза и смотрела на мать. – Маша умерла, – сказала Елена и не узнала свой голос. Ольга опустилась на стул. – Что ты такое говоришь? – хриплым шепотом спросила она. Мать кивнула. – Звонили из роддома. Полчаса назад. Ребенок жив. Девочка. – Какой ребенок, мам? Зачем этот ребенок? – Как зачем? – удивилась Елена. – Он родился. Для того чтобы жить, наверно. – Жить? – переспросила Ольга. – А зачем ему жить, если умерла Маша? Как он может после этого жить? – Дурочка ты, – ответила мать. – Он у нас разрешения не спрашивает. И он, вернее, она, и Тот, Кто сверху, – она подняла глаза к потолку. – А вот как нам теперь жить… Этого я не понимаю. А еще есть Гаяне. И отец. И – Юра. Что со всем этим делать, Леля? – Она беспомощно поглядела на дочь и заплакала. Ольга сидела, глядя в одну точку. Она ничего не понимала. Как такое могло случиться? Обрушиться на их семью? Прийти и в их счастливый и мирный дом? Перевернуть и разрушить всю их жизнь? Что будет с отцом, господи? У него же сердце и язва! Что будет с Юрой, таким молодым и таким влюбленным? А Гаяне? Про это думать вообще невозможно! Но еще страшнее думать про Машу. Про то, что ее уже нет. И никогда больше не будет. Такой живой, смешливой, подвижной! Такой беспечной и шебутной Маши! Которая просто не может лежать холодной и неподвижной в гробу. Такой родной и близкой – ближе всех, после мамы. Куда там Ирке, родной сестре! Маша – вот кто ее настоящая сестра! И ерунда и глупости, что она дальше, потому что у них разные матери! Маша – сестра и подруга. Лучший друг и советчик. Тайный поверенный во всех сердечных делах и секретах. Впрочем, какие там у Лели сердечные дела и тайны – глупость одна подростковая. Господи! Про какие тайны она думает! Маши больше нет. Как можно в это поверить? Маши нет, а все остальные есть. По-прежнему есть. На своих местах. Все на своих местах. Спит отец, и, наверно, спит Гаяне. И не знают, чем их встретит этот кошмарный день. Все ЕЩЕ спят. И Машин ребенок тоже спит. И ничего не понимает. Никогда у него не будет матери. Никогда. И, скорее всего, бабушки тоже не будет. Потому что следом за Машей в гроб ляжет Гаяне. Кто следующий? Отец? После его инфаркта? И во всем виноват этот ребенок! «Я его ненавижу! И буду ненавидеть всю жизнь», – подумала Ольга. Слез не было. Только ненависть, выжигающая сердце, и страх. Страх за всех и еще за то, как теперь поменяется вся их жизнь. |