Книга Человеческое тело, страница 42 – Паоло Джордано

— Один раз я уже пересек долину. Там небезопасно. Надо искать другое решение.

Мазьеро поглаживает усики и бородку, рот кривится в презрительной ухмылке.

— Не знаю, как вы, лейтенант, но когда я пошел служить в армию, я понимал, что наша работа небезопасная.

Раздается неуверенный, нервный смех и мгновенно умолкает.

Эджитто не сдается:

— Можно доставить водителей в Герат на вертолетах.

— Тридцать водителей? Вы представляете, во сколько это нам обойдется? А грузовики они бросят? Не думаю, что нашим афганским друзьям это понравится.

Баллезио корчится на стуле, словно у него колики.

— Капитан, в долине опасно! — говорит Эджитто.

Он замечает, что Мазьеро быстро переглядывается с Ирене, которая сидит, прислонившись к стене, так, словно она вообще ни при чем.

— Лейтенант, при всем моем уважении, вам не поручали вырабатывать стратегию. Займитесь лучше здоровьем солдат. В последнее время я вижу, что многие из них осунулись. У кого-нибудь еще есть возражения? Если нет, пора начинать подготовку. — Мазьеро соединяет ладони, словно стоящая перед классом учительница. — Чуть не забыл. Операция называется «Mother Bear» — «Большая Медведица». Запомните! Для связи — MB. Надеюсь, название вам нравится, я сам придумал.

Все расходятся, Эджитто идет за командиром, который направляется к себе в палатку. Баллезио поворачивается к нему спиной, словно прося оставить его в покое. Когда Эджитто заходит в палатку, полковник говорит:

— Лейтенант, что вам от меня нужно? Я очень занят.

— Командир, вы должны отменить операцию.

— Должен? Должен?! Да кто вы такой, чтобы говорить мне, что я должен делать?

Эджитто не теряется.

— План необдуманный и опасный. Как в первый раз, уже не пройдет, теперь враг ждет нас.

Баллезио в отчаянии размахивает руками.

— А вы откуда знаете?

— Голова — это откровенный намек. И потом… — он немного колеблется, — у меня шестое чувство.

— А мне насрать на ваше шестое чувство, лейтенант! На войне шестым чувством не руководствуются. Пяти более чем достаточно.

Эджитто делает глубокий вздох. Он не любит нарушать субординацию. Полемический настрой — это да, у него острый критический ум, как у Эрнесто, но в отличие от отца он использует его как средство обороны, а не нападения. Но на этот раз все иначе, на этот раз он хочет, чтобы его доводы были услышаны. Голова кружится — наверное, упало давление.

— Командир, я вынужден просить вас пересмотреть свое решение!

— Прекратите! — орет Баллезио. Затем с измученным видом опускается на стул, руки бессильно повисают. Полковник знает тысячу способов показать, как он устал. Качает головой. — Вы что, серьезно думаете, что это я решил? Лейтенант, разве не видно, что я всего этого наелся вдоволь? По мне, так пусть водители сдохнут у ворот базы, под своим поганым афганским солнцем, сдохнут, как и все, что связано с этой войной. У меня все это в печенках сидит — война, операции и прочая ерунда.

Лейтенант тоже садится — очень осторожно. Надо сменить тон, раз уж разговор принял иной оборот.

— Полковник, я не понимаю, о чем вы.

— Не понимаете? Вы не понимаете? Пусть вам ваша подруга все объяснит.

— Вы имеете в виду Ирене Саммартино?

— Вот именно, вашу настырную подружку.

Эджитто в уме исправляет картину, сложившуюся после утреннего совещания: если раньше он ставил Баллезио с одной стороны, а Ирене и капитана — с другой, теперь место человека, принимающего решения, занимает она. Веселая девчонка, с которой у него в прежней жизни был роман и с которой теперь у него… тоже что-то есть… Эта девчонка отдает приказы двум послушным командирам.

— Это Саммартино предложила? — спрашивает он, боясь услышать ответ.

— Лейтенант, своих предложений у нее нет. Она просто посредник, всевидящее око, сливная труба тех, кто командует всякими неудачниками вроде вас и меня.

Эджитто не верится, что это Ирене объявила им всем смертный приговор. Понимая, что он рискует показаться еще более невоспитанным, Эджитто все-таки говорит:

— Мне трудно поверить, что Саммартино на такое способна.

Баллезио вскакивает и, опираясь на стол, в ярости наклоняется к Эджитто:

— Это ваше шестое чувство подсказало? Небось то, что в яйцах сидит? Простите, но таких ошибок даже в первом классе не делают.

Эджитто не понимает, что Баллезио знает точно, а о чем лишь догадывается, что ему известно, а что нет, и кто ему рассказал. Не исключено, что сама Ирене все и выложила полковнику. Хоть кому-нибудь здесь можно доверять? Намек полковника, независимо от обоснованности подозрений, сбивает его с толку, он чувствует себя так, словно стоит голышом. Вся храбрость пропала.

Командир тычет в его сторону пальцем:

— Послушайте меня! Идите и исповедайтесь, пока есть время. На всякий случай. Все, вы свободны.

Офицеры снова сходятся на совещание, собираются отдельные роты и взводы, в итоге у каждого складывается довольно расплывчатое представление о том, что он должен делать. Настроение бодрое, особенно у тех, кому предстоит участвовать в операции: хотя они и осознают опасность, которая им грозит, когда они покинут безопасную зону, так они смогут немного проветриться и стряхнуть с себя пыль, накопившуюся за проведенный здесь месяц. И вообще, разве можно быть солдатом и хоть иногда не стрелять?

Только Чедерна, хотя именно он теоретически любит пострелять больше других, не разделяет всеобщего воодушевления. Он страшно боится предстоящего телефонного разговора. Тянет с ним много часов, вот и сейчас пропустил вперед двоих ребят. Он обгрыз костяшки пальцев, и теперь, когда он снова засовывает их в рот и сосет, чувствуется вкус крови. Аньезе не обрадуется. Он и нервничает из-за того, что не знает, как она прореагирует. Неужели он, которому все нипочем, так боится женщины? Его это бесит, и из-за этого он боится еще сильнее — какой-то замкнутый круг, с ума можно сойти. Одно он знает точно: он не скажет ей ничего, отдаленно напоминающего правду, это совсем ни к чему. Не скажет, что отпуск лично отменил этот жирный боров полковник Баллезио, потому что Чедерна неудачно пошутил, а этот урод Митрано ночью расстрелял свой спальный мешок. Не скажет, что скорее всего отпуск ему уже не дадут и он рискует оказаться единственным в полку, кто проторчит здесь безвылазно полгода. Не скажет, что он расстроен, — чего-чего, а этого от него не дождутся!

Чедерна хватает трубку. Она еще влажная от пота солдата, разговаривавшего перед ним. Аньезе отвечает неуверенным голосом.

— Это я, — говорит Чедерна.

— Ты?

— Ага, я.

— Я скучала, родной.