Книга Жизнь, по слухам, одна!, страница 74 – Татьяна Устинова

– Ты плачешь?!

– Ты что, с ума сошел?

– А почему ты трясешься?..

– Потому что я тебя люблю, – сказала она дрожащим голосом. – Я так ужасно тебя люблю, что ничего не могу с этим поделать.

– Мы только что поделали все, что нужно. Мы только что поделали все, что делают люди, когда не знают, что делать от любви.

– Глеб, ты говоришь ерунду.

– Нет, не ерунду.

– Ерунду.

Он поцеловал ее куда-то, куда смог дотянуться.

– Как много лет я ждал, – пожаловался он. – Непонятно, зачем я ждал так долго.

– Ты думал, что ты Пенелопа. Ты стоял на берегу и ждал Одиссея, а он все никак не появлялся. Рейс Петербург – Белоярск задерживался по техническим причинам.

– Я не Пенелопа.

Рассеянным взрослым движением она погладила его по голове.

– А почему у тебя нет волос?

– Потому что я лысый, ты не поверишь.

– Ничего ты не лысый. Ты бритый. Я тебя глажу, и чувствую на твоей голове щетину.

– Кать, – сказал Глеб Звоницкий, – ты сейчас о чем меня спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы я отрастил косы? Или сделал пересадку волос? Тебе не нравятся лысые мужчины?

– Нет, что ты! – ответила она совершенно серьезно. – То есть я не знаю, какие мужчины мне нравятся. Может быть, мне нравятся мужчины с шевелюрой, но к тебе это не имеет никакого отношения. Я тебя люблю.

И они еще немного полежали, привыкая друг к другу, обживая собственную вселенную, одну на двоих.

Глеб уже начал засыпать, потому что в этой вселенной было очень уютно, мирно и на редкость славно все устроено, когда какой-то посторонний звук отрезвил его.

– Что это?

– М-м?

– Ты слышишь?

Звук повторился, гораздо отчетливей. Глеб, насторожившийся, как пес, моментально понял, что это за звук.

– Глеб, мне так неудобно!..

– Чш-ш-ш, – он положил пальцы ей на губы, полежал еще секунду и бесшумно поднялся с дивана.

Ничего не было видно. На ощупь он вытащил из-под Кати полотенце, в которое давеча был завернут, и снова намотал его на себя. Она тоже поднялась, он видел ее неясный силуэт на фоне диванных подушек.

Теперь, когда он понимал ее, как себя самого, он знал совершенно точно – она испугана. Она испугана и очень хочет, чтобы он ее успокоил.

Разговаривать было нельзя.

Где-то очень далеко, как будто в подвале, осторожно захлопнулась дверь. Раздался шорох, потом какой-то приглушенный шум, словно вошедший искал что-то и не находил.

Катя пошевелила губами, и Глеб быстрым движением погладил ее по голове.

Чертово полотенце мешало ему, и рука опять наливалась болью, и ребра стали некстати цепляться друг за друга, но Глеб был уверен, что знает, кто именно пришел и шарит в темноте.

И этот, пришедший, был ему не страшен.

– Сиди тихо, – сказал он Кате в самое ухо. – Не выходи. Поняла?

Она кивнула.

Очень осторожно, припоминая, где именно стол, где шкаф, а где дверь в коридор, он стал продвигаться на шум. Какая-то ваза блеснула ему в глаза отраженным лунным светом, и он неслышно прихватил эту вазу.

Просто на всякий случай.

Жаль, что он не знает, где зажигается свет!..

Пришелец тоже почему-то ковырялся в темноте, хотя, без сомнения, он должен знать, где выключатель. Но он шарил в потемках, Глеб слышал его бормотание, все ближе и ближе.

Он слышал бормотание, и глаза, привыкшие к темноте, видели силуэт, согнувшийся в три погибели, словно тот пытался нащупать что-то на полу, а Глеб был уже в двух шагах, и ему оставалось сделать последнее движение, как вдруг с потолка ударил свет, полоснул по глазам, и Глеб непроизвольно зажмурился:

– Твою мать!..

Раздался ужасающий грохот, потом визг, полуослепший Глеб кинулся вперед почти на ощупь, и что-то мягкое и податливое забилось у него в руках.

Было холодно, и в синем синтетическом свете фонарей летел мелкий снег, колол лицо, и ноги давно замерзли, и руки превратились в ледышки, а они все ходили и ходили вокруг бессмертного памятника, так что император, указывающий рукой за Неву, оказывался то слева, то справа.

Хелен поначалу ревела, Владик бестолково ее утешал, а потом бросил.

Ну уволил ее Никас, ну и пес с ним! Конечно, все это неприятно, но не смертельно ведь!..

Что-то в этом духе Владик и повторял Хелен, а она только мотала головой и наддавала все громче.

А потом вдруг она перестала рыдать, посмотрела на Владика красными кроличьими глазами и шмыгнула носом.

– Что? – спросил Владик. – Что вы придумали, Елена Николавна?

– Позвольте, – тут она остановилась так, что великий император остался у них по правую руку, за спиной Исаакиевский собор, а впереди темная, мрачная вздыбленная река, – а как он там оказался?

– Петр Первый?

– Да какой Петр Первый! Как Никас оказался в номере? Его же не было, не было, я точно знаю!..

– Вы его просто не заметили, Елена Николавна!

– Владик, я еще не сошла с ума.

– Это не факт, – быстро сказал Владик. – То есть вы на меня того… не обижайтесь, конечно, но от такой работы, как у нас с вами, всякий спятит!

– Владислав, я говорю вам совершенно точно! Когда я заходила вечером, до нашего визита, в номере никого не было! Я обшарила каждый угол, даже в ванные заглянула. Во все. Вы что, не верите мне?

– Верю. – Владик, которому все это дело надоело до смерти, согласился бы с чем угодно, только бы вернуться в гостиницу, принять душ, пива выпить, что ли!.. Сериал про благородных и бедных ментов и богатых и ужасных преступников давно закончился, но пива-то еще можно успеть выпить! – Я вам верю, Елена Николавна, но такой уж у нас с вами сегодня день. Вас уволили, и я тоже уволился. Ну, по крайней мере, я сказал, что работать больше не буду.

Хелен остановилась как вкопанная. Император теперь был у них за спиной, а Нева слева.

Владик все время отслеживал Неву и императора, будто только это и было важно.

– Как?! Кому вы об этом сказали?! Ему?! Никасу?!

– Нет. Я сказал тому, кто меня нанимал. – Владик прищурился на летящий снег. – А меня нанимал никакой не Никас. Да вы же знаете, Елена Николавна!