Онлайн книга «Исповедь старого дома»
|
— Сегодня съемки до четырех, потом все свободны, — объявил помощник режиссера, не забыв добавить в интонацию заветную нотку интриги. На интриги брат-актер падок. И вот уже помрежа рвут на части вопросами: — С чего такая милость? — За чье здоровье свечку ставить? — Главный вспомнил о том, что артисты — тоже люди? — А дорабатывать придется? Я в выходной не могу, у меня спектакль. — Не у тебя одного. — Нет, у него, видите ли, планы, а мы побоку. — А меня, вообще, из театра только на день отпустили. Сказали: «Что там играть-то: «Кушать подано». Полчаса — все дела». А если перенесет теперь сцену? Что мне тогда делать? — Тогда — не знаю, — откликнулся наконец помреж, — а сейчас — бежать во Дворец культуры имени Первой пятилетки. — Да что я там забыл-то? — «Таганка» приехала! — Помреж не скрывал торжества. И тут же со всех сторон: — «Таганка»? — «Таганка»! — Какой состав? — И Высоцкий? А Высоцкий? — А что привезли? — Какая разница, все равно билетов не достать. — Значит, наш режиссер на спектакль отправится. — А как же? Ему-то контрамарочку отстегнули. — Эх, мне бы хоть одним глазком… — А я двумя посмотрю, — торжественно объявил помреж, взметнув вверх правую руку с двумя зажатыми в ней бумажками. — Билеты… Билеты… Билеты… — на одном дыхании прокатилось завистливое эхо. — Два. Один… — Продашь? Продай мне! Сколько хочешь? — А почему сразу тебе? Я бы тоже не отказалась. — А давайте жребий бросим… — Ох, я такая неудачливая… — Слышь, Серега, продай! Как человека, прошу! Серега только улыбался загадочно, потом отреагировал: — Билет не продается, а дарится безвозмездно. — Быстро подошел к Але, протянул: — Держи! — Мне?! Аля почувствовала, как сердце заколотилось в предвкушении неимоверного, почти непостижимого счастья. «Таганка» в те годы была мечтой всех и каждого, а уж студенты театральных вузов дневали и ночевали у порога знаменитого театра, лишь бы заполучить вожделенный билетик. Аля дневать и ночевать не могла, потому что много снималась, а когда наконец оказывалась в Москве, вынуждена была сидеть за учебниками и репетировать курсовые работы, чтобы догнать свою мастерскую и не вызвать неодобрение руководителя, который и так был недоволен вечно отсутствовавшей студенткой. И что же? Получается, если гора не идет к Магомету… «Таганка» сама приехала к ней, и отказаться, несмотря на упадническое настроение, невозможно. Настроение вмиг улучшилось, Пенза снова стала призрачно далекой, занудный помреж Серега, которого Аля прежде избегала, оказался довольно милым, а злые глаза завистливых коллег — добрыми. Казалось, весь мир радуется вместе с ней и категорически запрещает возвращать вожделенный билет. Билет лежал в маленькой дамской сумочке — лакированной с золотыми веточками-застежками, под названием «ридикюль», что ее хозяйка, Алина соседка по комнате, выговаривала с почтенным придыханием. Сама Аля крутилась у зеркала: укладывала локоны и рассматривала макияж так придирчиво, будто собиралась на самые важные в жизни пробы. Нет, она и не помышляла проникнуть в святая святых и понравиться кому-то из ведущих актеров или (почему бы и нет?) самому Любимову. «Таганка» казалась ей настолько нереально волшебным театром, что хотелось выглядеть достойной этого волшебства, окунуться в миг, когда иллюзия превратится в реальность, стать принцессой, случайно попавшей на бал. Происходящее в фойе Дворца культуры имени Первой пятилетки на бал походило мало. Актеры, одетые революционными матросами и красными командирами, что-то воинственно выкрикивали и, отбирая у зрителей билеты, протыкали бумажки штыками винтовок. Публика крутила головами одновременно и боязливо, и восхищенно. Перешептывались: — Какая находка! — Отличное воссоздание атмосферы! — Высоцкому так идет бушлат! — Говорят, он снова будет сниматься у Хейфеца здесь, на «Ленфильме». — А что за картина? — Пока не знаю, вроде по Чехову что-то. Я слышала, что пригласили Даля, Терехову и Максакову [2] . Сказочное настроение Али на какие-то секунды помрачнело: «Других пригласили, а про нее забыли. А она бы тоже могла и по Чехову, и с Высоцким». Но грустные мысли быстро были вытеснены новыми всеобщими вздохами восхищения: — Демидова! — И Золотухин, Золотухин! — Где? Где? — Да вот же, с винтовкой. — А у Хмельницкого лента пулеметная. — Точно. И гитара. А почему гитара не у Высоцкого? — Да они же все поют. — Я думала «Доброго человека…» привезут, а тут… — Вам не нравится? По-моему, очень смело. На злобу дня, так сказать. — А Брехт не на злобу дня? Доброта в современном мире — понятие устаревшее. И потом обидно: Москва бурлит, Москва кипит, обсуждает, а у нас винтовки со штыками. — Ну, нам тоже есть что обсудить: «Мещане» в БДТ или «Пигмалион» в Ленсовете. Фрейндлих просто… — Да «Пигмалиону» уже десять лет скоро стукнет! Смотрите, Филатов в бескозырке! Аля вспомнила красавицу-актрису, чей исполненный достоинства взгляд провожал ее с театральных афиш, и почему-то стало обидно и за нее, и за весь театральный Ленинград, и за самих ленинградцев, рвущихся посмотреть на московских актеров, как на небожителей, хотя в их родном городе могли встретиться таланты и равные по силе, и даже более яркие, чем столичные. Двери в зал распахнулись, артисты, поддерживавшие революционную обстановку в фойе, начали грозными окриками подгонять публику к партеру и амфитеатру. Людская река потянулась к креслам, помреж Серега решительно схватил Алю за руку, чтобы их не раскидало по разным берегам, но девушка руку выдернула и стремительно «поплыла» против течения. Ей захотелось уйти, она почувствовала, что очарование волшебства исчезло. Она хотела проникнуть в сказку, а оказалась… Аля вдруг живо представила себе антракт, во время которого зрители станут обсуждать не постановку, не игру актеров, а их внешний вид и личные проблемы: — Играет превосходно, с надрывом, но ощущается какая-то потрепанность, надлом. — Говорят, он употребляет. — Да что вы?! — И не только алкоголь. — А что же еще? Я не понимаю. Нет, вы объясните. |