
Онлайн книга «Апология чукчей»
На вокзальной площади бродили краснокожие индонезийцы, ветер перекатывал пластиковые бутылки из-под кока-колы и яростно трепал большие плакаты с портретом Ван Гога, где он с забинтованным ухом. Плакаты приглашали на юбилейную выставку. Я подумал, что Ван Гог — брат мой, но что я схожу в отель, брошу сумку и пойду к Северному морю, а не на выставку, мне это нужно. Северное море на самом деле давно мертво. Там на дне лежат жуткие вещи от Второй мировой и даже иприт с Первой, и растворяются постепенно в морской воде. А из рек Германии ядовитые потоки выносят в море свиной помет с многочисленных свиных ферм по Рейну и Эльбе. В тех же потоках плывут свинец и всякая вредная гадость с германских заводов, самых мощных в Европе и мире. Рыба в Северном море вся в язвах, потреблять ее лучше не надо, но теперь селедочные страны заимели моду резать ее мелко и продавать в консервах или пластике, так что никто не может увидеть ее печальный образ, какой ее вытаскивают из сетей рыбаки и видят рабочие рыбоперерабатывающих заводов, но эти-то не скажут. Но я не пошел к Северному морю. Дело в том, что я выпил, а потом наткнулся на одну женщину. Я пришел в отель, куда меня определил Еж Кат, и методично выпил весь hard алкоголь в мини-баре. Что удивительного, я был русский молодой мужик, переживающий по поводу крупной русской девки, дуры и нимфоманки, певицы. Сейчас я уже не русский молодой мужик, я седой призрак, брат священных монстров, великих людей, к которым в должное время присоединюсь. Выпив весь алкоголь, я пошел на ланч. Обычно я не хожу на завтраки и ланчи в отелях, а тут пошел. Есть захотел. И вот я в столовой отеля. Чинно и в полном молчании поедают в светлом помещении обезжиренную пищу целые семьи. По-протестантски чистые окна выходят на зимний канал, пустой и скучный. Всё скучно так, что скулы ломит от зевоты. В зале дети, но они не кричат, в зале старики, но они не кряхтят, и не вздыхают, и не кашляют. Слабый запах еды перебивает сильный запах чисто выстиранной одежды. Я сел, но тотчас хотел встать и уйти. Уже приподнялся и увидел у большого лютеранского окна, светлого, как лужа, черноволосую то ли цыганку, то ли еврейку. Я всё же решил, что она цыганка, — я так решил по обилию блестящих вещей на ней: серьги-подвески в ушах, бусы в несколько рядов на шее, браслеты на запястье во множественном числе. Ну и конечно, на плечах платок, какая же цыганка без платка. Лицо у нее было некрасивое, всё сформированное вокруг крупного носа, узкое, как морда лошади, и огромные выпуклые шоколадные глаза. Цыганка вертелась, беспомощная, в этом болоте из чистых, почти прозрачных голландцев. Я подошел к ее столу, не раздумывая ни мгновения. Спросил, могу ли сесть за ее стол, по-английски. — Садись, — сказала она и улыбнулась, обнажив большие, как и глаза, лошадиные зубы. Я сел. — Чего хочешь? — Ты цыганка. — Я цыганка. А ты поляк? — Нет. Угадай, кто. — Тогда германец. — Да, — соврал я. — Что цыганка делает в Амстердаме? — Бизнес цыганский делаю. Я живу тут. Муж голландец был. — Воруешь? — Ворую. — Она захохотала. Голландцы с ужасом посмотрели на нас. — У тебя не буду, у тебя нечего. — Еще один раскат хохота. Голландцы вжались в свои стулья. — Гадать умеешь? — Я лучшая! — гордо сказала она. — Давай, гадай мне. Хочу будущее знать. — Здесь нельзя. Запрещено. — Она с сожалением оглядела зал. — Пойдем ко мне, — предложил я. — Нет, пойдем ты ко мне. — Пойдем к тебе. Мы встали и пошли к выходу из столовой. Я так ничего и не съел. Не знаю, поела ли она, на столе у нее было пусто. В номере у нее царил хаос. Рулоны тканей, чемоданы, свертки, сумки, всё вперемешку. На столе, ну минимальный такой отельный стол, лежали фрукты, мне неизвестные, похожие на дыни, но ярко-зеленые. И поменьше размером. — Выпивать станешь? — спросила она, уже вынимая из мини-бара пластиковую бутылку с мутной жидкостью. — Что это? — Сербска сливовица. — Лей, — сказал я. — Только пить будешь первая, а то отравишь. Она одобрительно захохотала. И бросила на стол с зелеными фруктами два стакана. Именно бросила. С шумом. Налила себе и мне. Я обменял свой стакан на ее стакан. Она вновь поощрила меня одобрительным хохотом. — Правильно, цыганам доверять нельзя, я сама не доверяю. Мы выпили. Она схватила со стола зеленый фрукт и вгрызлась в него большими зубами. — Что за фрукт? — «Дуня», помесь груши и яблока. Я взял фрукт и укусил. Ни яблоко, ни груша, ни рыба, ни мясо. — Гадай! — Я протянул ей правую ладонь. — Давай обе! Она повертела мои руки, крепко сжимая их при этом, подвела меня к окну, за окном пустынный канал оказался замерзшим. То ли он был замерзший, то ли замерз за последний час. Разглядев ладони, она посмотрела на меня жалостливо, но и с любопытством. Еще раз вгляделась в линии на правой руке. — Поедешь на войну… потом еще и еще. Много войн… Будешь жив… Потом вижу много молодых вокруг тебя… Потом в тюрьме будешь… Дети у тебя будут… Два, потом еще два… Дальше ничего не вижу… Мы вернулись от окна к столу. — Цыгане, вы любите людям головы заморачивать, — начал я. И вдруг вспомнил, что моему отцу, еще подростку, цыганка нагадала, что у него будет жена по имени Рая. Так и случилось, мою мать зовут Рая. Потому я осекся со своей критикой. — Обижаешь! — сказала она. — Хочешь скажу, где у тебя деньги, в каком кармане? Вот здесь! — И она коснулась моей груди справа, именно там лежали у меня во внутреннем кармане деньги, взятые в поездку. В дверь решительно и крепко застучали. Она улыбнулась. Спокойно сказала: — Это полицеи за мной! Ха! — И пошла открывать дверь. За дверью действительно стояла полиция. Ее увезли прямо в тюрьму. Полицейские сказали мне, что ее разыскивают за соучастие в убийстве. Меня допросили у меня в номере, номер бегло обыскали и оставили меня в покое. Я не сказал об этом происшествии Ежу. Он бы, чего доброго, испугался бы, обеспокоился… Об аресте цыганки по фамилии Kakkerlaki написали газеты. Выходит, Тараканова. Издатель Кат испугался через несколько лет, когда я поучаствовал в тех войнах, которые мне нагадала цыганка. Документальный фильм Би-би-си продемонстрировал меня стреляющим по Сараево всей Европе. Кат отказался от меня и с тех пор если и упоминает обо мне, то только с негодованием. Впоследствии я сидел в тюрьме, по выходе родил двоих детей. Я твердо верю, что у меня появятся еще двое, как нагадала мне амстердамская цыганка. |