Книга Роковое совпадение, страница 13 – Джоди Пиколт

Еще Натаниэль знает: если бы он мог, то открыл бы окно и выпрыгнул из машины, да так далеко, что перелетел бы через дорожное ограждение и высокий забор вдоль отвесного скалистого утеса и нырнул прямо в расстилающийся внизу океан. У него была бы скользкая серебристая кожа и на губах постоянно играла улыбка. У него был бы особый орган — как сердце, но другой, наполненный маслом, и его назвали бы «дыней», как овощ, который мы едим летом. За одним исключением: этот орган находился бы на лбу и помогал ему ориентироваться даже в самых черных глубинах океана.

Натаниэль представил себе, как плывет от берегов Мэна на другой край земли, где уже наступило лето. Он сильно-сильно жмурится, сосредоточивается на том, чтобы издать радостный звук, на том, чтобы плыть на этот звук и слышать, как он эхом возвращается к нему.

Несмотря на то что Мартин Точер, кандидат медицинских наук, считается крупным специалистом в своей области, он бы с радостью обменял свои лавры на то, чтобы полностью лишиться предмета своих исследований. Обследовать одного ребенка в поисках доказательств сексуального насилия — более чем достаточно, а то, что он завален сотнями дел в одном штате Мэн, тревожит невероятно.

Объект исследований лежит на смотровом столе под воздействием обезболивающих. Это он бы и сам посоветовал, учитывая травмирующий характер обследования, но не успел и рта раскрыть, как мать потерпевшего попросила вколоть обезболивающее. Сейчас Мартин занимается непосредственно процедурой осмотра, проговаривая результаты вслух, чтобы их можно было записать.

— Головка полового члена в норме, цвет кожи — ноль. — Он поворачивает ребенка. — Осматриваю анальное отверстие… имеются многочисленные видимые уже заживающие ссадины, размером один на полтора сантиметра, в среднем диаметром один сантиметр.

Он берет со стоящего столика рядом анальный расширитель. Если бы были дополнительные разрывы слизистых оболочек выше на стенках прямой кишки, они бы уже знали — ребенок испытывал бы физическое недомогание. Но он все равно смазывает инструмент и бережно вводит его в анальное отверстие, подсвечивает себе, вытирает прямую кишку длинным ватным тампоном. «Слава богу!» — думает Мартин.

— Кишка на восемь сантиметров чистая.

Он стаскивает перчатки и маску, моет руки, оставляет медсестер будить ребенка. Это легкий наркоз, от него мальчик быстро очнется. Только он перешагивает порог операционной, как к нему бросаются родители.

— Как он? — спрашивает отец.

— С Натаниэлем все в порядке, — отвечает Мартин. Все от него ждут именно этих слов. — Возможно, днем он будет немного вялым, но это абсолютно нормально.

Мать отбрасывает все экивоки:

— Что-нибудь обнаружили?

— По всей видимости, мы обнаружили доказательства того, что ребенок подвергся насилию, — мягко отвечает врач. — Есть заживающие ректальные ссадины. Сложно определить, когда они нанесены, но явно не свежие. Возможно, прошла неделя или около того.

— Улики указывают на то, что было проникновение? — спрашивает Нина Фрост.

Мартин кивает.

— Повреждения не могли быть получены вследствие падения с велосипеда, например.

— Мы можем его увидеть? — Это уже спрашивает отец мальчика.

— Скоро. Медсестры вас вызовут, когда он отойдет от наркоза.

Он собирается уходить, но миссис Фрост удерживает его за руку.

— Вы можете определить, повреждения получены в результате введения полового члена? Пальца? Или какого-либо инородного предмета?

Родители обычно спрашивают, не продолжают ли их дети испытывать боль после насилия. Отразятся ли полученные шрамы на здоровье ребенка в дальнейшем? Будут ли они в будущем помнить, что с ними произошло? Но от этих вопросов у Мартина Точера возникает ощущение, что он находится на перекрестном допросе.

— Не существует способа узнать такие подробности, — отвечает врач. — Все, что мы можем утверждать на данном этапе: да, что-то произошло.

Мать отворачивается и натыкается на стену. Поникает. И через секунду уже превращается в маленький воющий клубок на полу. Муж заключает ее в объятия, чтобы утешить. Мартин направляется назад в операционное отделение и понимает, что впервые за день увидел, что она ведет себя как настоящая мать.

Я знаю, это глупо, но я человек суеверный. Не то чтобы я бросала рассыпавшуюся соль через плечо, или гадала на выпавших ресничках, или надевала в суд счастливые туфли — я просто верю, что моя удача напрямую зависит от невезения других. В начале своей карьеры я умоляла, чтобы мне давали дела о сексуальном насилии и растлении малолетних — ужасы, с которыми никто не хотел работать. Я убеждала себя: если изо дня в день я буду сталкиваться лицом к лицу с проблемами других, это волшебным образом убережет меня от того, чтобы столкнуться с собственными.

Когда постоянно видишь насилие — привыкаешь к жестокости. Не морщишься от вида крови, не моргнув глазом можешь произнести слово «изнасилование». Однако оказывается, что это броня пластмассовая. Что оборона рушится, когда кошмары настигают тебя в собственной постели.

Натаниэль тихонько играет на полу в своей комнате. Он еще немного вялый после наркоза. Он возит крошечные машинки по игрушечной трассе. Они с жужжанием подъезжают к определенному месту, стартовому ускорителю, и внезапно выстреливают на большой скорости вдоль магистрали через челюсти питона. Если машинка хотя бы на секунду замедлит движение, змеиные челюсти смыкаются. Машинка Натаниэля каждый раз с неизменным успехом выигрывает.

Мои уши наполняются словами, которые не произносит Натаниэль: «А что на обед? Можно поиграть на компьютере? Ты видела, как быстро ехала машинка?» Он сжимает машинку в руках, как великан; в этом придуманном мире он сам всему хозяин.

Челюсти питона с лязгом смыкаются — звук настолько громкий, что я подпрыгиваю. И тут чувствую, как по моей ноге едут мягкие колеса, забираясь все выше по позвоночнику. Игрушечная машинка Натаниэля уже едет по широкому проспекту моей руки. Он паркуется у меня на ключице, потом одним пальчиком касается слез, текущих по моим щекам.

Натаниэль опускает машинку на игрушечную магистраль и забирается ко мне на колени. Когда он плотнее приникает ко мне, я чувствую его горячее влажное дыхание. От этого мне становится не по себе — он ищет у меня защиты, когда я уже его позорно предала. Мы долго так сидим, пока не наступают сумерки и на ковер в его комнате не падает свет звезд, пока снизу не раздается голос Калеба, который нас потерял. Поверх склоненной головы Натаниэля я вижу, как машинка по инерции ездит по кругу.

В начале восьмого я теряю Натаниэля. Не нахожу сына в его любимых местах: в спальне, в игровой комнате, на гимнастическом снаряде во дворе. Я подумала, что с ним Калеб, а Калеб подумал, что он со мной.

— Натаниэль! — в панике кричу я, но он не отвечает — он не мог бы мне ответить, даже если бы и захотел выдать свое секретное место.