Онлайн книга «Роковое совпадение»
— Ой, перестаньте! — обращается он к стоящему рядом коллеге. — Вы, ребята, идиоты? Опять спрятали его в женском туалете? — Лейтенант, клянемся, мы его и пальцем не тронули! Патрик со вздохом отправляется к письменному столу, где Мона проверяет свою электронную почту. — Где мой круассан? Она пожимает плечами: — Я подала заявку, как всегда. Какие ко мне вопросы? Патрик начинает обходить полицейский участок, осматривая столы других детективов и комнату, где отдыхают патрульные после дежурства. В коридоре он встречает начальство. — Патрик, есть секунда? — Не сейчас. — У меня дело для тебя. — Можете оставить его на столе. Начальник участка ухмыляется. — Вот бы ты так думал о работе, как о своих чертовых пончиках! — Круассанах! — в спину ему кричит Патрик. — Это не одно и то же. Рядом со скучающим дежурным он обнаруживает «преступника»: паренька, который похож на ребенка, надевшего отцовскую форму. Каштановые волосы, сияющие глаза, на подбородке шоколад. — Кто ты такой, черт возьми? — спрашивает Патрик. — Офицер Орлеанс. Дежурный прижимает руку к своему объемному животу: — А детектива, который сейчас оторвет тебе голову, зовут лейтенант Дюшарм. — Фрэнк, почему он съел мой завтрак? Полицейский постарше пожимает плечами: — Потому что он работает первый день… — Шесть часов! — гордо поправляет паренек. Фрэнк закатывает глаза: — Он не знал. — Зато знал ты! — Да, но если бы я его предупредил, то пропустил бы это развлечение. Новенький протягивает остатки круассана — знак примирения. — Я… простите меня, лейтенант. Патрик кивает, но задумывается: а не наведаться ли к холодильнику, не забрать ли обед, который заботливо завернула этому юнцу мамочка? — Чтобы подобное больше не повторялось! Ужасное начало дня — он рассчитывал на комбинацию кофеина в шоколаде и кофе, чтобы с головой окунуться в новый день. К десяти часам — и к бабке не ходи! — у него будет раскалываться голова. Патрик возвращается на рабочее место и прослушивает автоответчик — три сообщения. Единственное, которое его по-настоящему волнует, — от Нины. «Перезвони» — и все, одно слово, ни имени, ничего. Он поднимает телефонную трубку, когда замечает на своем столе дело, оставленное начальством. Патрик открывает папку, читает отчет из отдела опеки. Телефонная трубка падает на стол и остается лежать там и пищать еще долгое время после того, как он выбегает из кабинета. — Хорошо, — успокаивает Патрик, — я немедленно займусь этим делом. Отсюда сразу же поеду и поговорю с Калебом. Этого я не в силах вынести — его невероятно спокойного голоса. Я хватаюсь за голову. — Патрик, ради всего святого! Прекрати разыгрывать роль… полицейского! — Хочешь, чтобы я сказал, что у меня руки чешутся избить его до полусмерти за то, что он сделал с Натаниэлем? А потом снова избить его за то, что он сделал с тобой? Ярость в голосе Патрика ставит меня в тупик. Я опускаю голову, мысленно снова и снова проигрывая его слова. — Да, — негромко отвечаю я. — Я хочу услышать от тебя именно это. — Он кладет руку мне на макушку. — Я не знаю, что делать. Пальцы Патрика обхватывают мою голову, разделяют волосы на пряди. Я отдаюсь ему в руки, представляю, что он пытается разгадать мои мысли. — Для этого у тебя есть я, — отвечает он. Натаниэль артачится, не хочет идти, куда я говорю. Но если я еще одну минуту пробуду дома, то сойду с ума. Свет льется через цветные витражи на потолке церкви Святой Анны, омывая нас с Натаниэлем радугой. В этот час в будний день в церкви тихо, как в склепе. Я ступаю с величайшей осторожностью, стараясь не производить лишних звуков. Натаниэль едва переставляет ноги по выложенному мозаикой полу. — Прекрати, — шепчу я и тут же сожалею о сказанном. Мои слова отражаются от каменных арок, полированных церковных скамей и эхом возвращаются ко мне. Мерцают подносы с белыми свечами, поставленными с мольбой к Господу, — сколько из них были зажжены ради моего сына? — Я на минутку, — говорю я Натаниэлю, усаживая его на скамью с несколькими игрушечными машинками. Полированное дерево — идеальная автострада; в доказательство я толкаю гоночный автомобиль на противоположный конец скамьи. И, пока не передумала, отправляюсь в исповедальню. В кабинке тесно и жарко. У моего плеча опускается затворка, и, хотя я его не вижу, я чувствую запах крахмальных сорочек отца Шишинского. Если четко следовать правилам, исповедь приносит облегчение. И как бы давно человек не исповедовался, он помнит эти правила, как будто есть некое всеобщее католическое подсознание. Человек говорит, священник отвечает. Начинаешь с наименьших грехов, нагромождаешь их, как кубики с буквами алфавита, а священник советует молитвы, с помощью которых можно разрушить эту импровизированную крепость, чтобы начать с чистого листа. — Святой отец, благословите, я согрешила. Уже четыре месяца не была на исповеди. Если он и удивился, то виду не подал. — Я… я не знаю, зачем пришла. — Молчание. — Я кое-что узнала. Недавно. И это разрывает мое сердце. — Продолжай. — Мой сын… его обидели. — Да, я знаю. Я молюсь за него. — Я думаю… мне кажется… это сделал мой муж. На маленьком складном стуле приходится согнуться пополам. Тело пронзает резкая боль, но я только рада — сейчас я не способна ощущать ничего, кроме боли. Повисает такое продолжительное молчание, что я начинаю сомневаться, что священник слушает меня. А потом: — А в чем твой грех? — Мой… что? — Ты не можешь исповедаться за своего мужа. Злость клокочет внутри меня как смола, обжигая горло. — Я и не собиралась. — Тогда в чем ты хочешь сегодня исповедаться? Я пришла просто для того, чтобы выговориться человеку, который обязан выслушивать людей. Но вместо этого я отвечаю: — Я не уберегла сына. Я вообще ничего не видела. — Незнание — не грех. — А как же нежелание видеть? — Я смотрю на разделяющую нас решетку. — Как же быть с наивной уверенностью в том, что на самом деле знаешь человека, которого полюбила? Как же быть с желанием заставить его страдать так же, как страдает Натаниэль? |