Онлайн книга «Букварь»
|
Большую часть прогулянных уроков мы проводили под мостом, прикрывшим своим подлатанным брюхом обширный парк между районами нашего города. Я покупал три, — иногда четыре, — бутылки лимонада. И пил его, наслаждаясь. В принципе, ничто не мешало мне выпить только две (три) бутылки, и с оставшейся подойти к "просто Марии", как ее иронично называли старшеклассники. Разумеется, духу на это мне не хватило бы. К тому же, я еще не совсем понимал кое-чего. Нет-нет, что именно происходит со счастливцем, у которого Мария принимает бутылку лимонада, я знал. Ведь я, — хоть и не был вундеркиндом, — всегда считался ребенком, развитым не по годам. И, знаете, чтобы поддерживать это реноме, все детство шел на определенные подвиги. Например, в тринадцать лет лишился девственности с семнадцатилетней дочкой молдавского полицейского, убитого в войне на Днестре. Семью его эвакуировали в Кишинев, и там они жили, как беженцы, в дешевой гостинице. С тех пор, знаете, сколько я не пытался победить это в себе, слова "участник вооруженного конфликта" и "защитник территориальной целостности" ассоциировались у меня исключительно со взмокшей от напряжений спиной Стеллы. Стеллы, которая стоит на четвереньках, яростно подмахивает, выкрикивая что-то на румынском и глядя мне в глаза. Да, да. Родной язык своей матери я не выучил исключительно из-за этих воспоминаний: каждый раз, когда я слышу румынскую речь, меня разбирает смех. Ну, за исключением этих двух забавных, — даже не могу назвать их комплексами, — деталей, о Стелле я сохранил самые лучшие воспоминания. Правда, все это случилось через три года после описываемых событий. Тогда, будучи десятилетним, я с удовольствием пил лимонад "Дюшес" под мостом, и с удовольствием думал о следующем уроке. Конечно, идти на него я не собирался: но мы договорились со школьным приятелем встретиться и пойти на хлебзавод. — Там халва на земле валяется! — сказал он. И вот, за халвой мы собрались пойти. Встретиться мы собирались тут же, под мостом, так что я себе лежал, да попивал лимонад. Желтый в бутылке и почти прозрачный на воздухе, пузырящийся, как кровь быстро всплывшего ныряльщика, божественный лимонад. Многие предпочитали его не пить, а запивать им острое печенье, - называлось оно "пицца". Маленькие сухие комочки с маком, тмином и солью. Я мучного никогда не любил, да и вообще, манера смешивать еду и питье всегда приводила меня в священный ужас. А почему, я не знал. Поэтому никакой еды у меня с собой не было, и я порядком проголодался. К счастью, предстоял поход на хлебзавод, где делали халву. Она, конечно, там валяется прямо между цехами, и мы здорово наедимся. К тому же, передо мной открывался великолепный вид: "чертово колесо", торчащее из кленов на краю парка, возвышалось над моей низиной, как Небоскреб Самого Детства. Я поднял голову, и у меня перехватило дыхание. Я отставил бутылку в сторону, снял ранец, и начал декламировать стихи. Вернее, что-то бессвязное, сочиненное мной именно в этот момент. Со стороны это, верно, напоминало своеобразное камлание. Не знаю. Что на меня нашло. Я просто почувствовал, что обязан выразить именно таким образом свое отношение к величественной панораме парка, которая мне открылась. А священный восторг меня все не отпускал. Я все говорил, и говорил, буквально кричал. Что-то вроде: В этом городе За чертой барометра У которой высек цифру 30 Парацельс. Или Цельсий Неважно. Жара Ты понимаешь, о чем я Так вот, в этом городе… Правда, дальше ничего сочинить я не мог, а говорить и говорить мне хотелось, и я сходу придумывал: Всеми брошенные стихи Пасутся у побережья Рубежей Океана и гальки Всеми забытая женщина Смотрит в глубь Пенистых морей Само собой, "рубежей морей и галки", "пенистого моря", да и женщин, — за исключением своей матери и учительниц, — я тогда толком не видел. С морями все ясно. Мы всегда ездили отдыхать в горы, потому что морской климат, говорили врачи, был мне всегда противопоказан. С женщинами тоже интриги нет. В десятилетнем возрасте редко на них смотришь. Но стихи, — а я думал, что это стихи, — мне почему-то нравились, и я твердо решил начать их писать, и сочинил вслух еще кусочек. Получилось даже заумно, но, говорю же вам, я всегда был развитым и начитанным ребенком. Я прокричал: На заброшенном скользком камне Что торчит в море В пяти милях от побережья, Разбросаны пальцы, кольца, плетенки. Эта странная сдоба. Так напоминает тебя в эпоху заката. Тут-то меня и застала школьная шлюха Мария, которая, — и мы это точно знали, - любому за бутылку лимонада даст. Причем она не пришла. Просто я вдруг перестал говорить, и просто и четко увидел фигуру у дерева поблизости. Видно, она ждала, когда все это кончится, потому что, когда я замолк, подошла ко мне и вежливо сказала: — Мальчик, дай попить. Юбка у нее была примята и с несколькими травинками. Губы блестели. Выглядели влажными, и в то же время сухими. В общем, выглядели как губы, на которые кончили. И которые после этого так хочется смочить чем-то по-настоящему жидким. Глаза у нее были не радостные, и не грустные. Просто пустые. Если бы я проявил характер, — говорю это вам не как десятилетний ребенок, которого застали за глупостью большей, чем мастурбация, а как взрослый мужчина, — мое первое приключение произошло бы не в тринадцать лет, а в десять. Потому что она и в самом деле давала за бутылку лимонада. И в самом деле — всем, а не только некоторым. Это, - опять же, уже как взрослый мужчина, — я точно выяснил. Но тогда я просто протянул ей лимонад, и глядел, как она пьет. Взял полупустую бутылку обратно, и молча смотрел, |