Онлайн книга «Букварь»
|
в их числе, — некоторой кислинки не лишены. На севере в меня добавляют чуть уксуса. Но вообще-то необходимый эффект достигается за счет помидоров. Вот так. Если бы не латиноамериканские дикари, у венгров, — оседлых европейских дикарей, — никогда бы не появился национальный суп халасли. Ибо что я без томатов? Гробница повапленная. Учтите, я абсолютно объективен. Ведь сам я помидоры терпеть не могу. Как почему? У меня от них изжога. Тем не менее, помидоры не могли не появиться во мне. Ведь они называются "плодами любви", а я — суп влюбленных. Сейчас, когда задумчивый плотный мужчина тридцати лет, бросает в меня несколько горошин черного перца, я стараюсь не брызгать на его руки. На правой тускло, — как крупная чешуя зеркального карпа, — поблескивает обручальное кольцо. Каждый раз, когда он варит меня, — и от моего рождения до небытия проходит несколько часов, я успеваю узнать о переменах в его жизни. Иногда я сочиняю в этот промежуток времени небольшое стихотворение. Эстетствующий халасли не такая уж и редкость. Мы, — я и мужчина, — знакомы вот уже десять лет. Впервые он узнал обо мне, когда случайно наткнулся в книгах умершей родственницы на книгу Гунделя "Поверенное искусство — блюда венгерской кухни". Дорогое подарочное издание, глянцевое, с иллюстрациями. Рецепт халасли, — как он позже неоднократно признавался, в том числе и в моем присутствии, — его зачаровал. Сегодня, десять лет спустя, день в день, он, как когда-то, готовит меня, задумчиво глядя на дымок, вьющийся над котелком. Если бы я мог, то поцеловал бы ему руки. Я осторожно взбулькиваю, и белые губы полусваренного карпа касаются его безымянного пальца. Того самого, на котором кольцо. Я люблю этого человек. Он единственный понял, что халасли нужно варить в котелке, а не в кастрюле. Десять лет назад кольца на пальце не было. Тогда он приготовил меня из двух голов карпов, одной луковицы, двух кореньев петрушки, и помидоров. Все это нужно было бросить в холодную воду, и поставить на огонь. Именно так. Никаких изысков. Никакой очередности. Просто свалите все в воду и варите. Он держал все это на малом огне полтора часа. За окном было очень холодно, и из-за того, что я выпаривался, окна комнаты покрылись красноватым налетом. Конечно, это все из-за красного молотого перца. Быть узором мне тоже понравилось, — не халасли, конечно, но тоже нечто художественное, — а потом я снова растаял из-за того, что они горячо, очень горячо дышали. Тот, кто меня готовил, и его возлюбленная. Молодая пара. Адам и Ева, сотворившие единственный правильный в мире халасли. За десять лет он готовил меня ей триста четырнадцать раз. Иногда он клал в меня сахар. Сыпал лимонную кислоту. Добавлял зелень. Варил, — даже страшно сказать! — не из карпов. Рецепт ни разу не повторялся. И каждый раз это был единственно правильный рецепт. В тот, первый, раз, соли у них не было. Через полтора часа, — все это время она кричала громче и громче, — он, мокрый, встал и протер меня через сито. И я стал совсем, как его женщина. Податливой, мягкой субстанцией, в которой жидкость переплелась с плотью. Женщина после любви напоминает мне пасту в тюбике из кожи. Если бы мной заполнили кожаную форму, я бы тоже мог быть женщиной. Мной он и заполнял ее, - уставшую и голодную, — когда они оба сидели на полу и хлебали меня алюминиевыми ложками. Их он взял в студенческой столовой, — оба они тогда учились, — и вернул ровно через пять лет. Поэтому я и говорю "взял", а не "украл". Они ели меня, смотрели друг на друга, и ложки гнулись от запаха перца, вкуса свежего пота и блеска чешуи, по небрежности попавшей в суп. Сегодня меня будут есть ложками старого серебра. Чуть потемневшие, они придают мне неповторимую, чуть металлическую кислинку. Это вам не уксус. Я вздыхаю, и он выливает меня в сито, после чего долго перетирает. Я выхожу в другой котелок нехотя, — густыми каплями. Нужно поистине ангельское терпение, чтобы перетереть халасли так, как он, — то есть я, — того требует. Будете нетерпеливы, получите жидкий суп, занудливы — станете давиться пюреобразной кашей. Он терпеливо перетирает меня, а она режет кусками вареную рыбу, которую позже зальют мной. Оба они смотрят в окно, но птица, которую они видят, — маленький прожорливый птенец грача, очень черный, — у каждого теперь своя. Кажется, они вот-вот разведутся. Похоже, — пусть это звучит банально и пошло, но ведь первые блюда это вам не всплеск остроумия, — сегодня я не получусь у них в первый раз. Во мне куча ингредиентов, но я не буду так обжигающе-хорош, как когда-то. Пусть даже во мне сегодня те самые раковые шейки. Пусть даже сегодня в первый раз за десять лет он приготовил меня именно по дорогому рецепту дорогого издания моего дорогого Гунделя. Сегодня я не буду так хорош, как когда-то. Когда они сварили меня из нищенского набора. Прав был Гундель, который, помешивая суп, говорил: — Настоящая кухня — в простоте! Вы, наверное, думаете, что я тупой суп, который не понимает, что был вкусен просто потому, что эти двое были молоды, счастливы и очень влюблены друг в друга. А сейчас все не так. Все не так с ними, а не со мной. Поэтому, как бы они не ухищрялись, я не принесу им удовольствия. Все это я прекрасно понимаю. Дело не в рецепте. Сейчас их халасли, — сегодняшнего меня, — не спасет ни щепотка кориандра, ни еще один листик лавра, ни перец, ни слезы святых. Их любовь выкипела, как неудачно приготовленный суп. Выкипела, и я вместе с ней. По-настоящему великие блюда получаются лишь у влюбленных поваров, клянусь вам. Да и то лишь, когда они готовят для женщин, которых любят. Именно эти люди едят. Все остальные — питаются мертвечиной. Как раки. Теперь вы понимаете, почему их не стоит добавлять в суп любви? |