Онлайн книга «Букварь»
|
за пределы своего мирка всех Ненаших. Ни дать, ни взять, государство, — причем любое, — нынешнего мира. Разумеется, есть еще одна важная деталь. Конечно, я говорю о меде. Это второе, за что мы любим пчел (первое, как мы уже разобрались, это наша смутная симпатия к обществу-близнецу). Сладкие какашки из радиоактивной пыли, собранной, прожеванной и высранной насекомыми. Удивительно, до чего непоследовательны люди! Прямо-таки пчелы! Мохнатый паук мало у кого вызывает восторг, а вот увиденная в саду мохнатая пчелка — прямо-таки повод для торжеств, вечеринки и барбекю с последующим свальным грехом. А ведь мохнатые насекомые, — что паук, что пчела, — одно и то же. И если цветы всего мира завянут, смею вас уверить, за 50-100 лет мудрая эволюция обязательно научит пчел жрать мух, гнилое мясо, пауков, или, к примеру, дохлых животных. Чем-то тогда будет пахнуть ваш медок, сладкоежки?! Кстати, о сексе. Отношение к нему у пчел тоже наше, человеческое. Пчелы к сексу или равнодушны, или не знают в нем удержу, и живут только ради того, чтобы потрахаться (я о сластолюбцах-трутнях). Или мертвечина, или разврат. Крайности. Только так. То есть, нормального, — животного! — отношения к сексу как к приятному времяпровождения, призванному выразить ваши чувства к особи противоположного пола, да вдобавок и продолжить род, ни у нас ни у пчел нет. И люди и пчелы - пуритане. И, как настоящие пуритане, знают только два вида секса: полное воздержание (антисекс тоже секс) или сластолюбивое, безудержное, похотливое извращение. Следовательно, — всегда говорю я Ире, — люди вовсе не имеют никакого отношения, кроме чисто формального, к теплокровным животным. Мы — насекомые. Как пчелы. И мы, — мы, люди, и они, пчелы, — обречены на самоуничтожение. Наши системы обязательно победят все вокруг, весь этот гребанный, мир, после чего пожрут, — а они уже начинают это делать, — нас самих, и, наконец, самих себя. После чего планета Земля станет Луной. Без воды, с каменистым пейзажем и двумя недоумками- астронавтами откуда-нибудь с Альдебарана на своей поверхности. Остается надеяться лишь на шмелей. Шмель — прекрасный летающий индивидуалист. Шмель — существо, которое, по всем законам аэродинамики, не должен летать. Шмель — существо, чья площадь тела гораздо больше площади крыльев. Шмель — существо, которое живет в одиночестве, и соединяется в пары только ради любви. Шмель — существо, которое не может летать. Шмель — тот, кто летает. Шмель — это символ всех, кто не хочет, подобно большинству людей, быть частью системы. Он живет ради себя. Шмель не создает прибавочный продукт, поэтому цивилизация шмелей, — а она никогда не появится, поэтому-то я и ценю шмелей, — никогда не дала бы миру такого явления, как деньги. Шмель производит и запасает меда ровно столько, сколько нужно ему самому. Ира где-то вычитала, что шмелю, чтобы, при "неправильном" соотношении площадь его крылья и тела, летать, нужно ежеминутно съедать плитку шоколада. Мы долго смеялись: я каждый день вижу шмелей в нашем саду, и ни у одного из них не видел шоколадной плитки. Это было за несколько дней до того, как мы с Ирой отправились в салон, и нам вытатуировали на левом плече по большому шмелю. — Тем не менее, — Ира обрила голову, и тщательно чистила свои солдатские ботинки на крыльце дома, — мы разводим пчел. — Это исключительно для того, — терпеливо объясняю я, перекладывая взрывпакеты из коробки в рюкзак, — чтобы заработать денег. Мы зарабатываем на Системе, чтобы взломать Систему. — Как и все революционеры? — Как и все революционеры. Мы знаем, что отчасти напоминаем героев "Бойцовского клуба", и это нам даже приятно. Тем более, что мы и в самом деле похожи. Живем в полузаброшенном доме в пригороде, собираемся взорвать Систему, умеем производить взрывчатые вещества, и еще кое-что. Есть и несовпадения. Нас исключительно двое, — индивидуалист, набирающий группу последователей, смешон, — и мы исключительно здоровы психически. А на жизнь зарабатываем разведением пчел и продажей меда. Нам по восемнадцать лет, Ира бреет голову, носит клетчатую рубашку и солдатские, — ей подарил их я, — ботинки. Она весит 55 килограммов, на 5 больше, чем я. Тем не менее, я очень мускулист, и вот уже 12 лет занимаюсь дзюдо. Мы часто, — очень часто, - трахаемся. Живем вместе всего полгода. Мы ненавидим пчел и уважаем шмеля как символ индивидуализма. Нормального, здорового индивидуализма, конечно, а не того выблядочного эгоизма, которым любят козырять адвокаты буржуазного мира. Я ненавижу Систему по идеологическим соображениям. Ира — по личным мотивам, которые есть не что иное, как предпосылки к возникновению ненависти по идеологическим мотивам. Ее бросил парень, с которым она почти не встречалась. Ира из небогатой семьи, а его родители запретили ему на ней не то, что жениться, но и просто встречаться. Почему-то переспать с ней они ему не запрещали. Еще бы. Что значит кусок бедного мяса для душевного равновесия их драгоценного мальчика. Вся эта история травмировала Иру. Сейчас он ездит на учебу в самый дорогой университет Молдавии на новой иномарке "Пежо". Или "Вольво". Не помню. Всегда презирал машины. Я вообще презираю вещи и тех, кто придает им значение. Компьютеры, машины, дома, столы, вилки, гробы, корабли, блокноты, колокольни, музеи, квартиры, рестораны… Какая разница, что взрывать? Вечером мы собираемся забросать бомбами местный "Макдональдс" и галерею современного искусства, украшенную ткацкими станками 19 века. Чтобы не было жертв, мы собираемся взорвать их взрывпакетами. Значит, осколков не будет. Мы готовимся к этому, сидя на скрипучем крыльце нашего дома. Крыльцо выходит в |