Книга Сашенька, страница 3 – Саймон Себаг-Монтефиоре

— Merci, maman! [2] — произнесла она. За спиной послышался удивленный шепот сокурсниц — она считалась в классе бунтаркой. Но Сашеньке было на все наплевать. С минувшего лета. Лето перевернуло ее жизнь.

Зазвенел звонок, Сашенька уже была в коридоре.

Огляделась: высокие, покрытые плесенью потолки, начищенный до блеска паркет, люстры с яркими электрическими лампочками. Она была совершенно одна.

Ее ранец с сияющими золотом буквами — «Баронесса Александра Цейтлина» — висел у нее на плече, однако самое главное свое сокровище она бережно прижимала к груди — безобразный мешок с драгоценными томиками реалистических романов Золя, суровой поэзии Некрасова и бунтарских стихов Маяковского.

Она побежала по коридору к Гранмаман, чей силуэт четко вырисовывался на фоне толпы гувернанток и шоферов, которые приехали забрать юных благородных воспитанниц Смольного. Но было уже поздно. Двери классов распахнулись, и в одно мгновение коридор заполнился смеющимися девочками в белых платьях и белых кружевных передниках, белых чулках и белых мягких туфлях.

Подобно снежной лавине они понеслись по коридору к раздевалке. Им навстречу двинулись кучера — на длинных бородах серебрился иней, — чтобы забрать чемоданы институток. Среди них Сашенька увидела и Пантелеймона, ослепительного в своей новой ало-золотистой форме и фуражке, который, как загипнотизированный, не сводил с нее взгляда.

— Пантелеймон! — окликнула она своего шофера.

— О, мадемуазель Цейтлина! — Он стряхнул с себя снег и зарделся.

«Что так смутило известного сердцееда всей нашей женской прислуги?» — удивилась Сашенька и, улыбнувшись шоферу, сказала:

— Да, вот и я. Мой чемодан и сундук в двенадцатом дортуаре возле окна. Минуточку. Это ваша новая форма?

— Да, мадемуазель.

— Кто ее придумал?

— Ваша маменька, баронесса, — пробубнил он в ответ, тяжело поднимаясь по лестнице, ведущей в дортуары.

Сашенька задавалась вопросом: на что он так уставился — на ее ужасную грудь или слишком широкий рот? Встревоженная, она повернула к раздевалке. В конце концов, что такое внешность? Это для тупиц-институток! Внешность — ничто в сравнении с историей, искусством, прогрессом и судьбой. Она улыбнулась про себя тому, что ослепительная униформа Пантелеймона явно свидетельствует о недавнем происхождении богатства Цейтлиных.

Сашенька оказалась первой и в гардеробной. Вся эта комната чем-то напоминала сибирскую тайгу: шелковистые меха — коричневые, золотистые, белые; шапки и меховые накидки с мордочками чернобурки и норки. Она надела шубу, закутала голову в оренбургский пуховый платок, вокруг шеи обернула песцовый палантин и уже направилась к двери, когда помещение наводнили остальные воспитанницы — радостно возбужденные, с раскрасневшимися лицами. Они сбрасывали туфли, надевали сапоги и галоши, снимали со спины кожаные ранцы и закутывались в шубы, беспрестанно болтая.

— Ротмистр Пахлен возвратился с фронта. Он собирается с визитом к маме и папе, но я знаю, что он придет, чтобы повидаться со мной, — рассказывала маленькая княжна Татьяна своим удивленным одноклассницам. — Он написал мне письмо.

Сашенька уже была на пороге, когда услышала, что несколько девочек окликнули ее. Куда она так спешит; неужели не может их подождать; чем она думает заниматься сегодня? Если читать, можем ли мы почитать стихи вместе? Сашенька, пожалуйста!

У дверей образовалась толчея: конец семестра, все хотят домой. Одна институтка бранила старого потного кучера, который нес чемодан и случайно наступил ей на ногу.

Несмотря на лютый холод на улице, в вестибюле было невыносимо жарко. Однако даже здесь Сашенька чувствовала себя довольно обособленно, окруженная невидимым, непреодолимым барьером.

Она перебросила на плечо свой мешок, такой грубый по сравнению с мягким мехом шубки. Ей казалось, что она может на ощупь отличить каждую книгу: сборники стихов Блока и Бальмонта, романы Анатоля Франса и Виктора Гюго.

— Мадемуазель Цейтлина! Желаю вам приятно провести каникулы! — звучным голосом произнесла Гранмаман, стоя в дверях. Сашенька выдавила «мерси» и присела в реверансе (не настолько глубоком, чтобы порадовать маман Соколову). Наконец свобода!

Морозный воздух освежил и очистил ее, обжег легкие, а медленный, косой снег стал покусывать щеки. Фары автомобилей и экипажей освещали пространство всего на десять-двенадцать шагов. Но над ней высилось дикое, безграничное небо Петрограда — черное, чуть смягченное белыми пятнами.

— Вон где наше авто! — произнес Пантелеймон, неся на плече английский дорожный чемодан, а в руках — саквояж из крокодиловой кожи. Сашенька пробивалась сквозь толпу к машине. Она всегда знала: что бы ни произошло — война, революция, конец света, — Лала с коробочкой печенья непременно будет ждать ее. И скоро она увидит своего папá.

Когда чей-то лакей уронил ей под ноги свою поклажу, она перепрыгнула через нее. А когда дорогу ей перегородило гигантское авто с великокняжеским гербом на дверце, Сашенька просто отворила эту дверцу, запрыгнула внутрь и выбралась с другой стороны.

Фырканье и рев двигателей, гудки клаксонов, тихое ржание лошадей, бьющих копытами по снегу, пошатывающиеся под тяжестью сумок и чемоданов слуги; бранящиеся извозчики и шоферы, пытающиеся проехать между санями, пешеходами и кучами грязного снега…

Казалось, что некая армия сворачивает свой лагерь, однако генералы в этой армии носили белые передники, кутались в шиншилловые палантины и норковые манто.

— Сашенька! Сюда! — Лала стояла на подножке автомобиля и неистово махала ей рукой.

— Лала! Я еду домой! Я свободна! — На мгновение Сашенька забыла о том, что она серьезная женщина с определенной целью в жизни, в которой нет места глупостям и сантиментам. Она бросилась Лале в объятья, вдохнула такой домашний аромат кожи и цветочных духов гувернантки. — А где печенье?

— На сиденье, дорогая! Ты пережила еще одну четверть! — Лала крепко обняла воспитанницу. — Как ты выросла! Не могу дождаться, когда уже повезу тебя домой. В маленьком будуаре все готово: лепешки, имбирное пирожное и чай. А сейчас можешь полакомиться своим любимым печеньем.

Но только Лала разомкнула объятья, как тень упала на ее лицо.

— Александра Самойловна Цейтлина?

— Их окружили жандармы.

— Да, — ответила Сашенька, внезапно почувствовав легкое головокружение.

— Следуйте за нами, — произнес один из них. Он стоял настолько близко, что Сашенька могла разглядеть оспины на его лице и каждую волосинку рыжеватых усов. — И побыстрее!

3

— Вы меня арестуете? — медленно проговорила Сашенька, оглядываясь.

— Вопросы здесь задаем мы, барышня, — отрезал второй, с бородкой клинышком. Изо рта у него воняло простоквашей.