Книга "Империя!", или Крутые подступы к Гарбадейлу, страница 51 – Иэн Бэнкс

Нет, они никогда не разговорятся, никогда не познакомятся — может, она даже по-английски ни бум-бум, а он, не считая французского, другими языками не владеет; просидят битый час в метре с небольшим друг от друга — и все. Разбегутся в разные стороны, так и не узнав, что могли бы стать друзьями, любовниками, партнерами по бизнесу, а могли бы просто устроить одноразовую оргию, удачную или не очень (он все еще думает о Париже, о Кальпане и со странной уверенностью сознает, что это останется его самым возвышенным свиданием на одну ночь). Мимо проходят сотни и тысячи людей, с которыми тебе не суждено познакомиться, и ты никогда не узнаешь, что могло бы между вами произойти. Возможно, ты был в секунде, в метре, в одном слове от любви всей твоей жизни, но знать этого никому не дано.

Ладно, проехали. Это в порядке вещей, и хватит париться. Нечего забивать себе голову. Вот он, например, уже встретил любовь всей своей жизни, а что толку?

Высокий, нескладный парень, похожий на лесоруба, выходит на небольшую сцену в конце зала и поднимается на кафедру. Снимает часы, кладет их перед собой, перебирает бумаги, окидывает взглядом аудиторию и сразу начинает читать доклад — безо всякой преамбулы, ограничившись лишь кратким «доброе утро». Между прочим, это первая и последняя связная фраза, смысл которой понятен Олбану. С минуту он изо всех сил напрягает мозги, улавливает примерно одно слово из пятнадцати и вскоре сдается. Теперь надо выбрать момент, чтобы незаметно отвалить, но его неудержимо клонит в сон.

Просыпается он оттого, что кто-то задевает его стул. Олбан вздрагивает, резко вскакивает и видит, что слушатели уже расходятся. Оглядевшись, он замечает, что поблизости от него находится лишь девушка с игольчатыми волосами, да и та изящно продвигается к выходу. Не оглядываясь.

— Еще воды?

— Нет, спасибо, достаточно. Разбавленное слишком легко пьется.

— У меня иногда язык отнимается. — Энди неопределенно помахал перед лицом.

— В переносном смысле? — улыбнулся Олбан.

Энди коротко рассмеялся:

— Нет, в прямом: губы и язык немеют, но и ты тоже прав.

Они сидели у Энди в кабинете, разгороженном книжными шкафами, картотеками и экранами мониторов. Энди щедрой рукой плеснул в стаканы виски «Спрингбэнк». Лия ушла спать.

Олбан помнил, что на стене, в узком простенке между двух книжных шкафов, висела маленькая фотография Ирэн; она оказалась на месте. Встав перед ней, он потягивал виски.

— Часто ее вспоминаешь? — спросил Энди.

Он устроился на углу письменного стола. Фотография была ему не видна, но он знал, куда смотрит Олбан.

— Если честно, то нет, — ответил Олбан. — Раз-другой в неделю. — Он перевел взгляд на Энди. Отцовское лицо приняло какое-то непонятное выражение. Олбан невольно нахмурился. — Наверное, другие сказали бы, что это часто.

— Другие, — мягко согласился Энди, — возможно.

Олбан глубоко вздохнул:

— Мы с тобой на самом деле никогда об этом не говорили, правда?

— О твоей матери?

— Угу.

— А по-моему, говорили. — Энди пожал плечами. — Правда, давно, когда ты был маленьким. Совсем ребенком. Мы частенько о ней беседовали. Ты хотел знать о ней все. Будет тебе, сынок, ты ведь многое помнишь.

Об этих беседах у Олбана остались лишь смутные воспоминания. Если вдуматься, это были самые расплывчатые воспоминания той поры — как будто он все годы старался их похоронить.

— Может быть, — смутился он. — Но это было давно.

— Не все можно выразить словами, Олбан, — сказал ему Энди. — Иногда начинаешь ворошить прошлое — и делаешь только хуже и себе, и другому.

Он не сразу нашелся с ответом, а потому промолчал, потягивая виски и глядя на старую фотографию в рамке. Ирэн, залитая солнцем, сидела на низком каменном парапете, видимо, где-то в горах; позади нее простиралось голубое море с бледневшими вдалеке островами. Короткое синее платье, собранные на затылке светло-русые волосы. Нога на ногу, в руках стакан, смотрит чуть в сторону от объектива, губы приоткрыты — не то улыбается, не то смеется. Счастливая.

— Перед отъездом из Глазго у меня был разговор с Берил.

— Вот как?

И он рассказал Энди то, что узнал от двоюродной бабки.

Отец выслушал, встал с письменного стола, выпил полстакана виски, помолчал, потом обошел стол кругом и опустился в кожаное кресло. Поставил стакан на стол. Посмотрел на Олбана, который подвинул себе стул.

Похоже, Энди собирался что-то сказать, но вовремя одумался и только спросил:

— У нее ведь не опухоль мозга, нет? У бабушки Берил, я имею в виду. Возраст уже почтенный. Она, часом, не того?..

— Нет, — отрезал Олбан. — Наоборот, она, я бы сказал, заметно поумнела.

Энди задумчиво кивнул.

— Ну, это точно не про меня, — сказал он. — То есть «он его не хотел» — это не про меня. — Он уставился на столешницу и провел ногтем по краю кожаной вставки. — Я все сделал, чтобы она его сохранила — чтобы сохранила тебя, сын. — Его улыбка получилась слабой и вымученной.

— А что… она… хотела сделать аборт?

Энди с трудом сглотнул слюну, потом опять поднял стакан и вздохнул.

— Ты точно хочешь знать всю подноготную, Олбан? — Он покачал головой. — Хоть и давно это было, а вспоминать больно. Зачем бередить старые раны? Пусть сами затянутся.

— Нет, я хочу знать, папа.

— Ну ладно, — сдался Энди, отхлебнув виски. Он нахмурился, глядя на почти опустевший стакан. — Твоя мать… сдается мне… да что уж там, я доподлинно знаю: она хотела сделать аборт. — Его ладонь гладила кожаную столешницу. — Не нужно было тебе этого знать. — Он избегал смотреть на Олбана, предпочитая рассматривать свои руки, лежащие на столе. — Прошу тебя, Олбан, скажи мне, что ты не в обиде. Мы с Лией все силы положили на то, чтобы ты чувствовал себя желанным, любимым. — Он откашлялся.

— Ну, я всегда жил с таким ощущением, поэтому…

— Поэтому мы и не спешили заводить второго ребенка…

— Я ценю это, папа.

— Черт, — вырвалось у Энди.

Он сжал переносицу, потер глаза. Пару раз всхлипнул.

А Олбан был странно спокоен и совершенно не расположен к слезам.

— Честное слово, пап. Я тебя не виню, что ты столько времени молчал про аборт. Молчал — и правильно делал. Все нормально. Сам посуди: у меня вечно были конфликты с родней, но с тобой и Лией — никогда. Спасибо за все, что вы для меня сделали.

— Она стала тебе хорошей матерью, Олбан, — сказал Энди, глядя в сторону, на невидимую фотографию Ирэн. — Она стала тебе настоящей матерью, во всем тебя поддерживала, всегда была рядом.

— Я знаю, — ответил Олбан. — Знаю. Лия — просто чудо. От нее я видел только добро, терпение и ласку, а это намного больше, чем некоторые дети получают от родной матери. — Он улыбнулся и развел руками. — У меня все в порядке. Серьезно. Жизнь удалась. Я сделал прекрасную карьеру в нашей фирме, потом наелся бизнесом и выбрал для себя другую прекрасную работу — в лесу, сейчас обдумываю следующий шаг, но я счастлив.