Книга Бизнес, страница 26 – Иэн Бэнкс

— У вас грустный вид, Кейт.

Я вздрогнула, что мне совершенно не свойственно, и обернулась. Голос был мужской, но я почему-то ожидала увидеть реинкарнацию мисс Хеггис.

Сувиндер Дзунг, сам немного грустный и утомленный, стоял подле бильярдного стола. Он был, как всегда, в костюме, заказанном на Сэвил-Роу, но с ослабленным галстуком, в расстегнутом жилете и растрепанными волосами. Я разозлилась на себя: могла бы услышать, как он вошел, или заметить его отражение.

— Разве у меня был грустный вид? — спросила я, выигрывая время, чтобы собраться с мыслями.

— Мне так показалось. На что вы смотрите? — Он подошел ко мне и стал рядом. Я вспомнила, как накануне, на террасе, когда фейерверки запускали у нас, он обнял меня за талию. На всякий случай я сделала шаг в сторону — якобы для того, чтобы он тоже мог посмотреть в окно, однако тут же поняла, что истинный смысл этого движения от него не укрылся. Он слегка улыбнулся, вероятно, в знак извинения, и не предпринял попыток ко мне прикоснуться. У меня не было уверенности, помнит ли он наш ночной разговор.

— Фейерверк, — отозвалась я, — посмотрите.

— Да, действительно. «Запомни, запомни предателя Гая и Заговор пороховой» — и далее по тексту.

— И далее по тексту, — согласилась я. Возникла неловкая пауза. — Отсюда прекрасный вид, учитывая, что это бильярдная, — сказала я. Он вопросительно посмотрел на меня. — Обычно их устраивают на первом этаже, из-за тяжести, — пояснила я.

Он кивнул и задумался.

— Вы, вероятно, католичка, Кейт?

— Что-что?

— У вас был такой грустный вид. Заговор, в котором принимал участие Гай Фокс, был попыткой вернуть на английский трон католическую династию, разве нет? Я подумал, может быть, вы переживаете, что ему не удалось взорвать здание Парламента.

— Нет, принц, — улыбнулась я. — Католичкой я никогда не была.

— Понимаю, — он вздохнул и стал смотреть в окно, на далекие огоньки. От него едва уловимо пахло дымом и какими-то старомодными духами. Его глаза казались темными и запавшими. Похоже было, он глубоко задумался. — Ну, ладно.

— Вы и сами что-то не веселы, принц, — произнесла я, помедлив. — Долгий день?

— Очень, — ответил он. — Очень долгий. — Сувиндер неотрывно смотрел в окно. Потом прочистил горло. — О, дорогая Кейт.

— Да, Сувиндер?

— По поводу нашего ночного телефонного разговора.

Я подняла руки к груди, словно готовясь принять пас в баскетбольном матче.

— Сувиндер, — отозвалась я, — все в порядке. — Я надеялась, что закрою эту тему, если вот так подниму руки, скажу эту фразу и плюс к тому посмотрю на него с сочувствием и пониманием, но, по всей видимости, принц подготовил свою речь заранее. Терпеть не могу, когда все запрограммировано.

— Надеюсь, вы не обиделись.

— Ничуть, принц. Как я вам и сказала, меня просто раздосадовал ночной звонок, но выраженные вами чувства мне весьма польстили.

— Эти чувства, — он сглотнул, — совершенно искренни, но были плохо выражены.

— Их искренность, Сувиндер, с лихвой перекрывает все остальное, — заявила я, сама удивившись собственной формулировке. Принцу она, видимо, тоже понравилась. Он опять посмотрел в окно. Мы вместе наблюдали, как взлетают и рассыпаются искры.

Меня начали одолевать мысли о том, как высоко мы сейчас находимся, о скалах и утесах, о гряде холмов, отделяющей нас от города, когда он вдруг спросил:

— Здесь вся местность такая плоская, да?

Я внимательно посмотрела на него.

— Скучаете по дому, Сувиндер?

— Пожалуй, да, немного скучаю. — Он встретился со мной взглядом и тут же отвернулся. — А вы, Кейт, в Тулане были только один раз, верно?

— Да, только в тот раз, и то недолго.

— Тогда был сезон дождей. Вы не видели мою страну, когда там красивее всего. Вам обязательно нужно еще раз туда съездить. В это время года у нас очень красиво.

— Не сомневаюсь. Как-нибудь приеду.

— Это будет для меня огромной радостью. — На его лице мелькнула улыбка.

— Вы очень добры, Сувиндер.

Он прикусил губу.

— Итак, Кейт, дорогая, может быть, вы мне скажете, почему у вас был такой подавленный вид?

Не знаю, то ли я скрытная от природы, то ли за время работы у меня сложилась привычка быть всегда настороже и никому не открывать душу, но, как правило, я не распространяюсь о том, что у меня за кадром (как выразились бы в Голливуде). Так или иначе, я ответила:

— Фейерверки всегда навевают на меня легкую грусть. Это, конечно, всегда праздник, но немного грустный.

— Что же в нем грустного? — недоуменно развел руками Сувиндер

— Наверное, воспоминания детства. У нас вечно не хватало денег на фейерверки, да и вообще мама никакой пиротехники терпеть не могла; она даже от грома под кухонным столом пряталась. Единственный раз в жизни мне дали пару петард. И одной из них меня угораздило обжечься. На всю жизнь шрам остался, видите? — Я показала ему левое запястье.

— Надо же… Где-где, простите?

— Вот здесь. Конечно, совсем маленький, скорее на родинку похож, но все равно.

— Грустно, когда детство проходит без фейерверков.

Я покачала головой.

— Да нет, дело не в этом. Мы с ребятами выходили из положения так: каждый год шестого ноября обегали наш городок и собирали использованную пиротехнику. Выкапывали из земли римские свечи, прочесывали окрестные леса и сады в поисках ракет. Каждый пустырь обшаривали — искали эти яркие картонные трубочки. Они всегда были насквозь мокрые, уже расклеивались, пахли сыростью и пеплом. А потом каждый бежал к себе во двор, чтобы сложить находки в огромную кучу, словно они были новехонькими. Победителем считался тот, кто больше всех набрал этих размокших оболочек — чем толще и длиннее, тем лучше. Я тогда заметила, что выгоднее ходить за ними подальше — туда, где развлекались состоятельные горожане.

— Вот оно что. Значит, вы не просто убирали мусор?

— Выходит, попутно мы и это делали, но главное было — опередить других.

— А что же тут грустного?

Я вгляделась в его широкоскулое, смуглое, печальное лицо.

— Да то, что сгоревшая, размокшая пиротехника — это воплощение безнадежности и никчемности; когда я о них вспоминаю, на меня накатывает грусть: ведь этот хлам считался у нас богатством. — Я пожала плечами. — Вот и все.

Принц помолчал. Еще несколько ракет осветили небо над Хэрроугейтом.

— А мне фейерверки внушали страх, — признался он. — В детстве.

— Из-за грохота?

— Да. У нас принято устраивать фейерверк по случаю многих церковных праздников и в день рождения монарха. Отец всегда настаивал, чтобы самую огромную и трескучую ракету запускал я. Меня это не на шутку пугало. Накануне я даже не мог спать. Нянька залепляла мне уши воском, но все равно, стоило мне взяться за эту толстую ракетницу, как я приходил в ужас и начинал плакать. Отец этого не выносил.