Онлайн книга «Мир Софии»
|
— Но какой смысл он вкладывает в эти слова? — Когда Фауст умирает — и оглядывается на свою долгую жизнь, — он торжественно провозглашает: «Мгновенье! О, как прекрасно ты, повремени [51] Воплощены следы моих борений, И не сотрутся никогда они». И, это торжество предвосхищая, Я высший миг сейчас переживаю. — Красиво! — Но тут вступает дьявол. Как только Фаусту приходит конец, Мефистофель восклицает: Конец? Нелепое словцо. Чему конец? Что, собственно, случилось? Раз нечто и ничто осуществилось, То было ль вправду что-то налицо? Зачем же созидать? Один ответ: Чтоб созданное все сводить на нет. «Все кончено». А было ли начало? Могло ли быть? Лишь видимость мелькала, Зато в понятье вечной пустоты Двусмысленности нет и темноты. — Это слишком пессимистично. В таком случае первая цитата мне нравится больше. Хотя его жизнь подошла к концу, Фауст видел смысл в тех «следах борений», которые он оставил после себя. — Не благодаря ли дарвиновскому учению об эволюции мы ощущаем себя участниками некоего великого процесса, в контексте которого приобретают значимость даже мельчайшие организмы? Мы — планета жизни, София! Мы — огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас — корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно. Ту же мысль высказал в стихотворении «Псалом II» Бьёрнстьерне Бьёрнсон: Слава предвечной весне, породившей Все, что мы сущим зовем! В день воскресенья встанет оживший В лучшем обличье своем. Род порождает род. Род стремится вперед, Век за веком бредет, Мир за миром встает, Гибнет и снова цветет. Ты, приобщившийся здешней усладе, Ставший цветком той весны, День этот выпей — вечного ради, Житель невечной страны. Вносишь ты лепту свою, Вечному в вечном краю, В сердце надежду храня. Вздох твой короткий — родня Воздуху вечного дня! [52] — Чудесные строки. — Тогда не будем их портить разговором. Скажу только одно: «Конец раздела!» — Тебе не надоела эта ирония? — Я сказал: «Конец!» Ты должна меня слушаться. ФРЕЙД
…у нее возникло отвратительно эгоистическое желание… В обнимку с тяжелой папкой Хильда Мёллер-Наг вскочила с кровати, отнесла папку на стол, потом, на ходу раздеваясь, помчалась в ванную, постояла пару минут под душем и торопливо оделась. После этого она спустилась на первый этаж. — Ты готова завтракать, Хильда? — Я хочу сначала прокатиться на лодке. — Как же так, Хильда?… Она выбежала из дома и понеслась через сад к берегу. Там она отвязала лодку, прыгнула в нее и, оттолкнувшись от причала, взялась за весла. Хильда все гребла и гребла в заливе, поначалу резко взмахивая веслами, но постепенно успокаиваясь. «Мы — планета жизни, София! Мы — огромный корабль, плывущий во Вселенной вокруг пылающего Солнца. И в то же время каждый из нас — корабль, плывущий по жизни с грузом генов. Доставив свой груз в следующий порт, мы можем считать, что жили не напрасно…» Хильда запомнила эти слова наизусть. Все-таки они были обращены к ней — не к Софии, а именно к ней. Вся папка была одним большим посланием от отца к дочери. Высвободив весла из уключин, она положила их внутрь лодки. Волны подхватили лодку и стали мягко раскачивать, чуть слышно постукивая о дно. Как эта лодка плавала в небольшом заливе в Лиллесанне, так и сама Хильда ореховой скорлупкой плыла по жизни. А где в этой картине София с Альберто? Да, где место Альберто и Софии? Хильде не верилось, что они могут быть лишь «электромагнитными импульсами» в голове отца, что они существуют только в виде значков, отпечатанных на бумаге с помощью пишущей машинки. В таком случае и про нее можно сказать, что она не более чем набор белковых соединений, некогда слившихся вместе в «теплой лужице». Но нет, она представляет собой нечто большее. Она — Хильда Мёллер-Наг. Конечно, папка с колечками была потрясающим подарком на день рождения. И конечно, отец затронул в Хильде некие глубинные струны. Но ей был не по душе развязный тон, в котором он отзывался о Софии и Альберто. Вынудить отца задуматься уже по дороге домой — в этом Хильда видела свой долг перед героями книги. Она воображала себе отца на аэродроме в Каструпе. Пускай, как дурачок, помечется туда-сюда. Вскоре Хильда совершенно успокоилась. Сев на весла, она подвела лодку обратно к мосткам и пришвартовала ее. Затем она долго завтракала с мамой. Ей было приятно похвалить сваренное всмятку яйцо и в то же время заметить, что, кажется, оно чуть-чуть недоварилось. К папке она вернулась уже поздно вечером. Непрочитанных страниц оставалось совсем немного. В дверь снова постучали. — Может, нам просто заткнуть уши? — спросил Альберто. — Глядишь, наваждение исчезнет. — Нет, я хочу посмотреть, кто там. Альберто двинулся следом. На крыльце стоял голый человек. Поза его была величественна, но одежды на нем никакой не было — только корона на голове. — Ну-с, дамы и господа, — произнес он. — Что вы скажете о новом платье короля? Альберто с Софией онемели от удивления, что несколько обескуражило голого. — Вы даже не собираетесь ни поклониться, ни сделать реверанс! — возмутился он. — Простите, ваше величество, — набрался храбрости Альберто, — но вы… совершенно голы. |