Онлайн книга «Мир Софии»
|
— А романтизм составлял такую эпоху? — Романтизм называют последним в Европе выражением «общего мировоззрения». Он зародился в Германии в виде реакции на характерное для эпохи Просвещения одностороннее превознесение разума. Молодежь Германии, казалось, облегченно вздохнула, когда не стало Канта с его холодным рассудком. — И что пришло ему на смену? — Новыми лозунгами стали «чувство», «воображение», «ощущение» и «страсть». Отдельные мыслители эпохи Просвещения — в частности, Руссо — также указывали на значение чувств, но они делали это, критикуя односторонний акцент на разуме. Теперь же подводное течение вышло на поверхность и стало определяющим в культурной жизни Германии. — Значит, Кант больше не пользовался успехом? — И да и нет. Многие романтики считали себя его наследниками, ведь Кант доказал, что существуют пределы для нашего познания «вещи в себе». С другой стороны, он подчеркнул важность вклада, который вносится в познание нашим Я. Теперь индивидуум обрел свободу собственного толкования действительности. Романтики воспользовались этим для едва ли не беспредельного поклонения личности, что, в частности, заставило всех по-новому оценить гений Художника. — И много было таких гениев? — Например, Бетховен. В его музыке мы встречаемся с человеком, выражающим собственные чувства и страсти. Бетховен был, так сказать, «вольным художником» — в отличие от мастеров барокко, таких, как Бах и Гендель, которые сочиняли свои произведения в честь Бога и нередко придерживались крайне жестких правил композиции. — Я знаю только «Лунную сонату» и «Симфонию Судьбы» [45] . — Но ты наверняка слышишь романтичность звучания «Лунной сонаты» и драматизм «Симфонии Судьбы». — Ты говорил, что гуманисты эпохи Возрождения тоже были индивидуалистами. — Да, между Ренессансом и романтизмом много общего. Их, в частности, объединяет упор на значении искусства для человеческого познания. Кант и здесь внес свою лепту, анализируя всепоглощающее впечатление, которое производит на нас красота, например, в произведении искусства. Когда мы отдаемся во власть искусства, не преследуя иных целей, кроме чисто художественного переживания, мы приближаемся к восприятию «вещи в себе». — Значит, художник может передать то, что не способен выразить философ? — Так считали романтики. Согласно Канту, художник свободно играет своей способностью к познанию. Мысли Канта развил немецкий поэт Шиллер. Он пишет, что творчество художника напоминает игру, а только в игре человек чувствует себя свободным, потому что тогда он диктует собственные законы. По утверждению романтиков, лишь искусство способно подвести нас к «невыразимому». Кто-то сделал следующий шаг — и сравнил художника с Богом. — Художник ведь творит собственную действительность, как Бог сотворил мир. — Говорили, что художник наделен силой воображения, которая ведет его по пути «магического миротворчества». В порыве творческого вдохновения он иногда перестает различать мечту и реальность, сон и действительность. Один из этих юных гениев, Новалис, который сказал, что «сон — как мир, и мир — как сон», сочинил роман из средневековой жизни под названием «Генрих фон Офтердинген». Роман остался незаконченным из-за последовавшей в 1801 году смерти писателя и тем не менее приобрел большое значение. В нем мы знакомимся с юношей по имени Генрих, ищущим «голубой цветок», который он однажды увидел во сне и по которому с тех пор томится. Английский романтик Кольридж выразил примерно ту же мысль: «Что, если ты спал? Что, если тебе снился сон? И что, если во сне ты попал на небо и сорвал там диковинный, прекрасный цветок? И что, если проснувшись, ты ощутил цветок в своей руке? Да, что тогда?» — Очень красиво. — Подобная тяга к чему-то далекому и недосягаемому была типична для романтиков. Их также тянуло назад, в ушедшие времена — например, в средневековье, которое теперь переоценивалось и освобождалось от негативного отношения, сложившегося в эпоху Просвещения, романтиков привлекали и территориально отдаленные культуры, в частности Восток с его мистикой. Помимо этого, их притягивали ночь, «предрассветная мгла», древние развалины и все сверхъестественное. Их интересовала так называемая «ночная сторона» бытия, то есть вещи мрачные, неприятные или таинственные. — По-моему, очень интересно. Кем же были эти романтики? — Романтизм — явление прежде всего городской жизни. По всей Европе, в том числе и в Германии, на первую половину XIX века пришелся расцвет культуры в городах. Романтиками были обычные молодые люди, чаще всего студенты — хотя с учебой у многих из них дела шли не ахти как хорошо. Их жизненная установка была откровенно «антибуржуазной», и они могли, например, называть полицейских и хозяек меблированных комнат «мещанами» или даже «врагами». — В таком случае не хотела бы я сдавать комнату романтику. — Молодость первого поколения романтиков пришлась на самое начало века, и их движение вполне можно возвести в ранг первого в Европе молодежного протеста. У романтизма было много общего с появившейся спустя полтора столетия культурой хиппи. — Цветы и длинные волосы, бренчанье на гитаре и ничегонеделанье? — Да, говорят, что «праздность — идеал гения, а леность — добродетель романтика». Романтики считали своим долгом жить насыщенной жизнью — или же уходить от нее в мечты и грезы. Банальную повседневность они оставляли на долю мещан. — А Хенрик Вергеланн был романтиком? — И Вергеланн, и Вёльхавен были романтиками. У Вергеланна было также много идеалов эпохи Просвещения, но его образ жизни — вдохновенной, хотя нередко полной своенравного сумбура — отличался почти всеми чертами, характерными для романтиков. Выдают романтика и восторженные влюбленности Вергеланна. «Стелла», к которой он обращает свои любовные стихи, была столь же далекой и недосягаемой, как «голубой цветок» Новалиса. Сам Новалис был помолвлен с четырнадцатилетней девочкой. Она умерла через четыре дня после того, как ей исполнилось пятнадцать, но Новалис продолжал любить ее всю оставшуюся жизнь. — Ты сказал, что она умерла всего через четыре дня после пятнадцатилетия? — Да… — А мне как раз сегодня пятнадцать лет и четыре дня! — Верно… — Как ее звали? — Софией. — Что ты сказал? — Да, так оно и… — Я боюсь! Случайно ли такое совпадение? — Не знаю, София. Только она действительно была твоей тезкой. |