Книга Король и злой Горбун, страница 52 – Владимир Гриньков

– Сидел, – подтвердил Ряжский. – Так кто же стрелял?

– Я не знаю.

– Кто стрелял? – мрачно повторил Ряжский.

– Вы думаете – это был я?

Я нехорошо усмехнулся.

– Просто странно, что вы не видели, – пояснил один из товарищей Ряжского.

– Спросите у милиционеров, – огрызнулся я. – Они-то видели?

– Они видели, – подтвердил мой собеседник.

– Видели? – изумился я.

Мне показалось, что он меня провоцирует. Там, на месте убийства, в первые минуты царила совершеннейшая растерянность. И я отчетливо слышал, как конвоиры на расспросы выбежавших прокурорских работников отвечали нечто невразумительное.

– Я, по-вашему, пытаюсь что-то скрыть?

– Мы хотим это понять.

– У вас какой-то обвинительный уклон, как мне кажется.

– Именно кажется, – сообщил Ряжский.

Он, наверное, плохо видел меня, потому что потянулся к настольной лампе и включил ее, но когда сноп света ударил мне в глаза, я понял, в чем дело, – видел такое в фильмах.

– Это допрос? – уточнил я.

– В прокуратуре редко беседуют просто так, по душам, – сказал Ряжский. – Кстати, я хочу предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний.

Это были два разных человека – Ряжский сейчас и Ряжский утром, когда я только к нему пришел. Он стал жестким – хорошее слово, которое все объясняло.

– Я хочу вернуться к нашему утреннему разговору. О вас, о вашей компании, о ваших друзьях. Вы говорили, что все трое участвуют в прибылях.

– Да.

– Поровну?

– Да.

И это я ему уже говорил.

– А кто принимает окончательное решение по всем вопросам?

– Сообща.

– Сообща – это в колхозе, – усмехнулся зло Ряжский. – А в любой фирме всегда есть глава.

– У кого право подписи? – подключился один из присутствующих.

– У меня, – ответил я.

– Значит, вы и есть глава?

– Формально.

– А реально? Демин, да? А вы просто подставной?

Мне не понравилось, что они готовы записать Демина едва ли не в мафиози, и поэтому сказал:

– Никакой я не подставной.

– Значит, вы все-таки главный?

– Значит, я.

Я только сейчас обнаружил, какой железной хваткой обладают эти люди. Они строили разговор так, что без особого труда получали нужные им ответы – даже в тех случаях, когда я пытался этому воспротивиться.

– И по поводу Гончарова, следовательно, тоже вы принимали решение?

– Решение – о чем?

– О том, чтобы его принять в ваш коллектив.

– Такое мы решаем сообща.

Я думал, что Ряжский снова напомнит мне о колхозе, но вместо этого он сказал:

– Неувязочка. Вы вот мне говорили, что Демин как раз был против.

Говорил, правда. Черт, как он, оказывается, все цепко удерживает в памяти, и то, что в прежних наших с ним разговорах прозвучало лишь как нечто незначащее, о чем я уже и забыл, для Ряжского, оказывается, имело очень немаловажное значение, и все он держал в глубинах своей памяти очень аккуратно – словечко к словечку, факт к факту. Знал, что все ему еще непременно понадобится.

– Да, Демин был против.

– А почему?

– Ну, не знаю. Несимпатичен ему был Гончаров, так следует понимать.

– Причина должна быть. Антипатия всегда начинается с чего-то.

– Он нам съемку сорвал.

– Кто?

– Гончаров.

Про это я ему уже рассказывал – в тот самый вечер, когда был убит Гончаров. Но Ряжский сделал вид, что ему все равно интересно. Я понял – хочет, чтобы и его товарищи послушали. И я все рассказал заново.

– До съемки вы знали Гончарова?

– Нет.

– А его супругу? Как ее, кстати, зовут?

– Нина Тихоновна.

– Нину Тихоновну знали?

– Нет.

– А как же Гончаров попал в вашу программу?

– По письму, которое написала его жена.

– Оно у вас?

– В архиве.

– А где архив?

– В нашем офисе.

– Хорошо, – сказал Ряжский, и я понял, что к истории с письмом он еще непременно вернется. – Значит, Демин был против. А ваша компаньонша, Светлана?

– Она была не против.

– Но энтузиазма не проявляла, – уточнил Ряжский.

– В общем, да.

– Значит, все-таки именно вы взяли Гончарова в команду?

Можно было и не отвечать. Я вновь обнаружил, что они незаметно подвели меня к ответу, который только один и был возможен. Они не пытались грубо надавить на меня, показать, что могут повернуть дело хоть так, хоть эдак, они упорно шли к одной известной им цели, и их поступь была тверда и основательна. У меня в груди появился нехороший холодок, когда я это обнаружил.

– Зачем вам был нужен Гончаров?

Ну почему они раз за разом возвращаются к этой теме? Я бы мог подумать, что они зациклились на этом вопросе, потому что пребывают в тупике, топчутся на месте, не зная, в какую сторону сделать следующий шаг, – если бы не опыт моего с ними разговора в последние тридцать минут. Я уже знал, что ни о чем они не спрашивают просто так, из заурядного любопытства.

– Он проявлял завидную настойчивость, – ответил я.

– А вы, значит, были против?

Конечно, я не был против. Только что сам сказал им об этом.

– Мне было неудобно перед ним. Чисто по-человечески. Хотя и косвенно, но мы были виноваты в том, что он потерял работу.

– Как он потерял работу?

Я рассказал им про фальшивое удостоверение и про людей из ФСБ, которые проявили непонятное мне рвение в расследовании инцидента.

– Кто конкретно из ФСБ этим занимался?

– Я не знаю фамилий.

– А кто знает?

– Возможно, Касаткин.

– Касаткин – руководитель телеканала?

– Да.

Ряжский сделал пометку на листке бумаги. Проверит, понял я.

– Мне мешает ваша лампа, – сообщил я.

Ряжский сделал вид, что не услышал.

– Разве Гончаров был актером? – спросил он.

– Нет.

– Почему же вы решили привлечь его к съемкам?

– У него был дар импровизатора.