Онлайн книга «Ярость»
|
Иногда Мозеса приглашали выступить перед какой-нибудь важной аудиторией или встретиться с представителями иностранных держав, и тогда они путешествовали вместе. В Шеффилде и Оксфорде Мозес обращался к представителям противоположных краев политического спектра: к Английской коммунистической партии и к Ассоциации студентов-консерваторов. Однажды на уик-энд они слетали в Париж на встречу с представителями французского министерства иностранных дел, а месяц спустя вместе отправились в Москву. Тара приехала по английскому паспорту и целые дни проводила в экскурсиях с приданным ей гидом, а Мозес был занят тайными переговорами в кабинетах четвертого отдела с окнами на улицу Горького. По возвращении в Лондон Мозес и другие изгнанники из Южной Африки организовали митинг протеста на Трафальгарской площади, прямо напротив внушительного здания «Дома Южной Африки» с его фризом из лепных голов африканских животных и массивной колоннадой у входа. Тара не могла участвовать в демонстрации: Мозес предупредил ее, что из здания их будут фотографировать через телескопические объективы, и запретил ей раскрываться перед агентами расистов. Она слишком ценна для дела. И Тара сделала изящный иронический жест: позвонила высокому комиссару. Он снова пригласил ее на ланч. Она сидела в мягком кресле в его великолепно обставленном кабинете и смотрела, как внизу под лозунгом «Апартеид – преступление против человечества» Мозес обращается с речью к пяти тысячам демонстрантов. Ее огорчало только то, что ветер и уличное движение не давали расслышать его слова. Он повторил их ей вечером, когда они лежали на жестком тюфяке на полу спальни, и Тара с волнением слушала каждое слово. Однажды чудесным весенним английским утром они рука об руку гуляли по Гайд-парку, и Бенджамин бросал крошки уткам в Серпантине [66] . Они смотрели на всадников на Роттен-роу [67] и любовались распустившимися в садах цветами по дороге к «Уголку ораторов» [68] . На газонах толпы отдыхающих наслаждались весенним солнцем, многие мужчины были без рубашек, а девушки, лежа на траве, высоко подобрали юбки. Любовники бесстыдно сплетались телами, и Мозес нахмурился. Публичное проявление таких чувств оскорбляло его африканскую мораль. Придя в «Уголок ораторов», они миновали воинственных гомосексуалистов и ирландских республиканцев, выступавших с перевернутых ящиков из-под молочных бутылок, и присоединились к группе чернокожих. Мозеса сразу узнали – он стал в этих кругах хорошо известной фигурой, – и полдюжины мужчин и женщин бросились ему навстречу. Все они были уроженцами Южной Африки, и все торопились поделиться с ним новостью. – Их оправдали… – Их всех отпустили… – Нокве, Макгато [69] , Нельсон Мандела – они все свободны! – Судья Рампф снял с них обвинения в государственной измене… Мозес застыл и молча смотрел, как они весело приплясывают и смеются на бледном английском солнце, эти сыновья и дочери Африки. – Не верю! – наконец гневно рявкнул Мозес, и кто-то показал ему мятый номер «Обсервера». – Вот. Прочти сам! Это правда! Мозес выхватил газету. Он быстро прочел статью на первой полосе. Лицо его стало мрачным и напряженным, он неожиданно сунул газету в карман и начал выбираться из толпы. Зашагал прочь по тартановой дороге, и Таре с Беджамином пришлось бежать, чтобы не отстать от него. – Мозес, подожди нас! Он даже не оглянулся, но его ярость была видна в развороте плеч и в том, как он ощерился, будто хотел зарычать. – В чем дело, Мозес, что тебя рассердило? Нужно радоваться, что наши друзья на свободе. Пожалуйста, скажи, Мозес! – Разве ты не понимаешь? – спросил он. – Неужели тебе не хватает мозгов понять, что произошло? – Я не… прости… – Они вышли и теперь будут пользоваться огромным влиянием и почетом, особенно Мандела. А я-то думал, что он остаток жизни проведет в тюрьме, или еще лучше – его сбросят в люк под виселицей. – Мозес! – Тара была шокирована. – Разве можно так говорить? Нельсон Мандела – твой друг. – Нельсон Мандела мой соперник, и это борьба не на жизнь, а на смерть, – ответил он. – В Южной Африке может быть только один правитель – либо я, либо он. – Не понимаю… – Ты вообще мало что понимаешь, женщина. Но тебе и не обязательно. Единственное, что ты должна делать, – повиноваться мне. Своими переменами настроения и ревностью Тара раздражала его. Мозесу с каждым днем все труднее было принимать ее назойливое восхищение. Ее светлая плоть начала вызывать у него отвращение, и с каждым разом требовалось все больше усилий, чтобы изобразить страсть. Он мечтал о том дне, когда избавится от нее, но этот день еще не настал. – Прости, Мозес, я сдуру рассердила тебя. Они шли молча, но, когда вернулись к Серпантину, Тара покорно спросила: – Что ты будешь делать? – Я должен заявить свои претензии на место вождя народа. Не могу предоставить Манделе свободу действий. – Что ты будешь делать? – повторила она. – Я должен вернуться в Южную Африку. – О нет! – охнула она. – Тебе нельзя! Это слишком опасно, Мозес. Тебя схватят, как только ты ступишь на землю Южной Африки. – Нет, – покачал он головой. – Нет, если ты мне поможешь. Я уйду в подполье, но ты мне понадобишься. – Конечно. Все, что захочешь… но, дорогой, чего ты надеешься достичь, решаясь на такой риск? Он с усилием подавил гнев и посмотрел на нее. – Ты помнишь, где мы столкнулись, когда в первый раз говорили друг с другом? – В коридоре парламента, – сразу ответила она. – Этого я никогда не забуду. Он кивнул. – Ты спросила меня, что я здесь делаю, и я ответил, что когда-нибудь расскажу. Этот день настал. Он говорил целый час, мягко, убедительно, а она слушала, испытывая попеременно то яростную радость, то ужас. – Поможешь? – спросил он наконец. – Я так боюсь за тебя! – Сделаешь? |