Книга Завещание Сталина, страница 90 – Эдуард Скобелев

Эта возбужденность хищника, эта лихорадочная суета ради захвата честного и порядочного человека, слабого, как я и предполагал, старика, убедила меня в том, что я принял единственно верное решение.

И хотя записки Алексея Михайловича Прохорова были настолько плотными, что требовали повторного прочтения, может, даже тщательного изучения, я уже хорошо представлял себе, что так тревожило недругов: ложь о Сталине была главным козырем в их разрушительной пропаганде. Они изображали дело так, что сталинский режим пожирал честных людей, тогда как он опирался на честных людей и служил интересам честных людей. Обращаясь к согражданам, величайший стратег и провидец XX века намечал план эффективного политического противостояния уже развернувшейся против всех народов агрессии. Я нисколько не сомневался в осуществимости грандиозного замысла переустройства советской жизни. Особенно мне нравилась та его часть, где Сталин говорил о практической невозможности и потому бессмысленности затеи — измерять человеческий труд по его количеству и качеству. Да, действительно, и мне неоднократно приходилось говорить и спорить на эту тему, сталкиваясь с несправедливыми оценками трудового вклада.

Карьера человека и сегодня меньше всего зависит от его личных достоинств, неизмеримо больше от стечения обстоятельств, от субъективных факторов — родства, поддержки, связей и т. п. Оказывается, не только я плющил себе мозги этой досадной житейской проблемой, ею столь же внимательно и пристрастно занимался Сталин, и он раньше всех сообразил, что нам навязали эту пустую и надуманную проблему, она может столетиями истощать народы в пустых реформах и невообразимом умножении бюрократии…

Понять, обращаясь к проблемам общественного развития, что реально обещает плюсы и что никаких плюсов не обещает, что лишь усилит в обществе противостояние и противоборство, — это, может, и есть главное в политическом искусстве и в человеческой мудрости вообще: разумно — что необходимо для всех.

И для нас, и для нынешнего западного общества, которое, как и нас, уткнули рогами в химерическую действительность, всё это гораздо важнее, чем схемы гарантированных ответных ракетно-ядерных ударов: именно виртуальность быта, запрограммированность реакций, становящихся всё более неадекватными, предопределяет всеобщую неустойчивость: вымывание валютных резервов каждой страны: миллиарды долларов расходуются на наркотики, индустрию порнографии и прочую навязанную в условиях бесперспективности и тупости чепуху, обогащают врагов всей человеческой общины. На эти деньги они строят и скоро построят совершенно иную цивилизацию, где нынешним гегемонам уже не будет никакого места, это будет всепланетная тюрьма с одним сроком отсидки для всех — пожизненным…

Оказывается, и этот роковой поворот предвидел сталинский гений. И совсем не случайно предупреждал о гибельности повторения социально-экономического опыта западных стран. Это — пустое, бесцельное, разжижающее волю наций. Искать надо, действительно, не в прибыли, не в производительности, не в оплате труда, искать надо в личной культуре человека — в механизмах воспроизводства его честного отношения к своим обязанностям, что обеспечит и всё остальное. Сталин воспринимал народ как большую семью и нащупывал тут естественные решения, когда никто не считает трудового вклада, но каждый, если это здоровая семья, стоит на страже общих интересов и выкладывается на полную катушку…

Я вышел из прохладного здания на улицу. Было ещё утро, но уже чувствовалось, что день будет знойным и парким.

Возле машины ожидал самоуверенный Ефим Соломонович, месивший зубами жевательную резинку. За рулём иномарки сидел шофёр. В десяти шагах стоял омоновский уазик.

Весть ударила страшная, но я даже не пошатнулся, не дрогнул, спокойно выслушал её: борьба вступила уже в ту фазу, когда было излишне беспокоиться о результате — или пан, или пропал.

— Господин Пекелис, Вы не чувствовали, проживая в квартире этого Мурзина, что вокруг происходят странные вещи?

— Сейчас странные вещи происходят ежедневно по всему земному шару. Что Вы имеете в виду, коллега?

— Кто жил у вас за стеной? Справа и слева? Припомните-ка, голубчик!

Я изобразил усердное воспоминание, тотчас сообразив, что им может быть известно.

— Справа — гостиная, там в плохую погоду спал полковник. Слева — пустая комната его дочери. Она никому не сдавалась.

— В этой «пустой» почти четыре месяца жил человек, которого мы разыскиваем, — меня ощупывали безжалостные глаза навыкат. — И что же, Вы никогда не слышали покашливаний, вздохов, шагов?

— Нет, не слышал. — И в самом деле, я никогда не слышал за стеной звуков присутствия постороннего человека. Я исходил из того, что комната пуста, и не связывал звуки, которые до меня, возможно, и доходили, с закрытой комнатой. — Если вслушиваться, звуки в наших блочных домах ползут и с верхних, и с нижних этажей.

— Странно, — протянул Ефим Соломонович.

— Самое странное сейчас — как Вы это обнаружили?

— Да вот так и обнаружили. Можно сказать, случайно. Нагрянули, собрали у всех отпечатки пальцев. Мужик в мобильной лаборатории, проверявший дактилоскопию по компьютеру, чуть с ума не сошёл. И я не сразу поверил: во фишки!

— Где сейчас Мурзин? Что он говорит? Отпирается или признаёт?

— Ничего не говорит. Он всё отрицает. Потребовал повторного анализа. Мы его задержали, и сейчас идёт тотальный шмон не только в его квартире, но и во всём доме.

— Прошёл всего час с тех пор, как я вышел из квартиры, не верится!

— Мы, создатели этого мира, давно не доверяем его сигналам!..

Самым важным было — не дать повода к подозрению. Но что это значило, если я имел дело с алогичным сознанием оккультиста? Малейшее подозрение, и они могли перевернуть все служебные столы.

Вероятно, я промедлил больше допустимого.

— Пекелис, что тебя так озаботило?

В этот момент мне явилась хорошая мысль. Я даже чуть было не рассмеялся. Нет, что ни говорите, профессиональный работник моего направления должен всегда исходить из самого скверного: излишняя осторожность не повредит.

Я вспомнил, что у меня в кармане пиджака есть листок, на который переписаны все номера денежных купюр, полученных от американцев.

Я извлёк стопку визиток и среди них нашёл нужную бумажку. Протянул Ефиму Соломоновичу:

— Немедленно едем ко мне! В настенном чехольчике для одёжной щётки я держу некоторую сумму валюты. Как только мы убедимся, что деньги на месте, я поговорю с Мурзиным. Я его знаю как облупленного и быстро выверну наизнанку!..

Денежный аргумент убедил Ефима Соломоновича. Я это тотчас почувствовал. Подъехали к дому, поднялись на этаж. Там стояли омоновцы.

— Где следователи? — начальственно спросил Глобин.

— В квартире.

Вошли в квартиру. Проследовали в мою комнату, где два следователя снимали с полки книги и тщательно пролистовали страницы — что-то искали.